Последний из ушедших
Шрифт:
Поплакав над могилой сына, мать подошла к отцу и сквозь слезы запричитала над могилой его родителей:
— Спите спокойно, дедушки и бабушки, ваш внук рядом с вами, он не даст вам скучать. А мы, бедные, уходим, сами не знаем куда.
Так плакала в тот день вся страна убыхов, словно в одно и то же время из каждого их дома выносили по покойнику.
Дорогой Шарах, видел ли ты когда-нибудь, как плачут вместе старики и дети? Если не слышал — не дай бог тебе это услышать. Нет ничего на свете страшнее этого. Как только наши горы выдержали, не рухнули, услышав это! Как
Наплакавшись, мы оставили у могилы кувшинчики с вином и еду, принесенную нами для мертвых, и, насколько могли, успокоив себе этим души, пошли каждый к своему дому.
В доме было холодно, очаг уже потух. Отец взял котел с холодной мамалыгой, вышел со двора и позвал за собой наших собак. Он побросал им там, за домом, всю мамалыгу, чтоб они ели и не шли следом за нами. Потом он вернулся. Мы все стояли неподвижно, зная, что сейчас пойдем туда, откуда уже, наверное, никогда не вернемся. Каким жалким становится человек, когда он не знает, что его ждет!
— Пора! — сказал отец. — Я вижу, что соседи уже выходят из ворот.
Он обнажил голову и, стоя посреди нашего дома, посмотрел в потолок так, словно видел сквозь него небо:
— О аллах, благослови нас, бедных!
Потом отец подошел к очагу:
— Ты согревал своим теплом моих предков, моего отца и мою мать, ты согревал меня и моих детей. Прости меня, что я тебя погасил.
Сказав это, отец потянул к себе черную от сажи очажную цепь и поцеловал ее. Потом вытащил кинжал, разрыл землю около очага и насыпал горсть ее в подвешенный к поясу полотняный мешочек.
— Когда я умру, высыпьте эту землю на мою грудь, — сказал он мне и брату. — А теперь нам пора идти!
Когда отец, выйдя из дома последним, закрывал дверь, она пронзительно заскрипела, словно пожаловалась: «Что вы делаете?»
— Не к добру она заскрипела перед нашим уходом, — печально сказал отец и снова стал молиться.
— О аллах, пусть там, куда мы придем, двери дома не будут закрыты перед нами. Пусть не окажемся мы бездомными!
Чем дальше мы уходили от своего дома, тем все больше и больше людей шло и ехало рядом с нами. Наши соседи везли на арбе свою больную мать, которая уже пять лет не вставала с постели.
— Для чего вы меня везете? — стонала она сквозь слезы. — Закопайте меня здесь и уходите.
А народ все стекался и стекался на дорогу. Теперь, если обернуться, уже не видно было конца всем идущим. Шли понуро и тихо.
Через несколько часов там, где наша дорога соединялась с другой, я услышал громкие голоса: толпа людей загораживала дорогу. Я и несколько других молодых людей побежали вперед, обгоняя стариков и женщин, и увидели, что прямо на дороге, перед остановившейся толпой, с обнаженной шашкой в руке стоит Ахмет, сын Баракая, а его белоснежный конь топчется рядом, привязанный к дереву у самой дороги.
— Убейте меня, но пока я жив, вы не пройдете мимо меня! — кричал он, размахивая шашкой. — Вернитесь, пока не поздно, в свои осиротевшие дома, разожгите свои очаги, в которых еще теплится огонь!
— Уйди с дороги, Ахмет, сын Баракая! Нас ждут корабли.
— Вас ждут корабли. Но когда вы поймете, что вас обманули, они уже не привезут вас обратно. Я не раз бывал в Турции и знаю, что вас там ждет голод, рабство или смерть. Султан отберет у вас ваших сыновей, поставит их под ружье, пошлет их воевать, и они больше никогда не вернутся к вам. Для этого он и зовет вас к себе, только для этого!
Ахмет, сын Баракая, кричал. Но хотя он уже на несколько минут остановил толпу, его никто не хотел слушать.
— Чего хочешь ты? — спрашивали его. — Ты хочешь, чтобы гяуры здесь насильно окрестили наших детей? Мы мусульмане и плывем в мусульманскую землю!
— В пропасть вы идете. В пропасть! — как безумный кричал Ахмет, сын Баракая.
— Люди! Неужели у этого сумасшедшего нет родных, которые могли бы его успокоить?
— Его брат Ноурыз уже давно плывет по морю.
— Не подходите ко мне! — продолжая размахивать шашкой перед растерявшейся толпой, кричал Ахмет, сын Баракая. — Все равно, пока не убьете меня, я не пущу вас! Те, кто ушли, — ушли, но хоть вы вернитесь, сохраните свой род!
— Эй, Ахмет, сын Баракая! Если бы ты желал нам добра, разве б ты отстал от своего народа? Разве б ты не пошел вместе с ним?
— Почему среди вас нет настоящего мужчины, который бы сразил меня раньше, чем я увижу, как погибнет мой народ! — не отступая ни на шаг, кричал Ахмет, сын Баракая.
Но толпа прижала к нему женщин и детей, и он не мог их тронуть и отступил, и, оттесняя его все дальше и дальше в сторону, толпа медленно двинулась мимо него. И никто, ни один человек, пройдя мимо него, даже не повернулся, чтобы посмотреть, что с ним.
Чем ближе к морю, тем нас становилось все больше. Недалеко впереди, поддерживаемый с двух сторон двумя своими внуками, шел слепой Сакут, сколько я помню себя, на всех праздниках игравший на своей апхиарце. Сначала, когда мы шли, я не заметил его, но теперь, когда мы уже приближались к морю, он снял с пояса свою апхиарцу, настроил, провел по ней смычком, сначала заиграл, а потом начал петь. Он шел, еле передвигая ноги, но голос у него был, как всегда, чистый и такой сильный, что нельзя было поверить, что он принадлежит старику.
О, какая горькая участь, Какая горькая участь! —пел он.
Какое большое море И какая малая горсть Родной земли! Бедная земля опустеет, И кукушка замерзнет на ветке. Ей некому пророчить года. Простились ли вы с мертвыми? Сказали вы, что мы не вернемся? Надо было сказать им. Мертвых нельзя обманывать!Все больше людей, шедших впереди и сзади Сакута, слышали его голос и звуки его апхиарцы.