Последний из ушедших
Шрифт:
У меня было такое ощущение, Шарах, будто обвал в горах застиг меня врасплох на горной тропе. Вот над головой моей пролетел камень, а вслед за ним уже несся другой. Слова Саида были неумолимы и походили на безжалостные камни, ринувшиеся с вершины, которой еще недавно любовался я. А Саид, похоже, хотел меня доконать. Речь его была как самобичевание, и все время чудилось, что между слов ее звучит исполненная укоризны мысль: «Так нам, дуракам, и надо!» И новый валун ударял меня в грудь.
Преступность действий Керантуха с каждым словом Саида обретала неопровержимость, и
— Наш корабль, — говорил Саид Дашан, — вначале, как и все корабли, держал курс на Самсун. Когда мы были в нескольких верстах от берега, на борт корабля с пришвартовавшейся фелюги поднялся турок, похожий на портового чиновника. Этот человек оказался личным представителем султана. Он предложил Хаджи Керантуху направиться со всеми людьми в Стамбул. «Там ждет тебя великий визирь», — уведомил турок. Когда не повезет, то и на суше утонешь. Миновав Босфор, мы прибыли в город, над которым возвышался купол голубой мечети. На берег разрешили сойти одному ему — главе убыхского народа. Но мы потребовали, чтобы его сопровождали телохранители, мы — трое братьев, чья мать была когда-то его кормилицей.
Приемная великого визиря «Арз адасы» — богатый дом с полукруглыми окнами. У дверей — стража. Нас провели в покои, застланные узорчатым ковром, на котором звук шагов становился неслышным, как полет птицы. На красном мягком диване сидел, поджав под себя ноги, чернобородый старик в высокой феске. Перед нами был великий визирь. Он не встал с дивана, этот, казалось, дремавший человек, не подал руки Хаджи Керантуху, а только, сложив ладони перед собой, чуть заметно кивнул ему. Откуда-то как тень, полусогбенно, вошел слуга с чашечкой ароматного кофе и поставил ее перед великим визирем на маленьком столике. Сонно отпив глоток кофе, полусмежив веки, визирь обратился к Хаджи Керантуху, который стоял перед ним в белой черкеске с шестнадцатью газырями по обе стороны груди, положив ладонь на серебряную рукоять кинжала:
— Наместник великого аллаха на земле, святой отец всех правоверных мусульман, милостивый и милосердный султан и халиф наш выражает свое высочайшее удовлетворение тем, что ты, не дав погибнуть народу своему от адского огня и ненависти гяуров, привел его в спасительное лоно райских владений несравненного повелителя нашего, приняв его подданство и покровительство…
Великий визирь прервал свою речь и закрыл глаза.
Хаджи Керантух, приложив руку ко лбу, поклонился великому визирю, который с едва заметной лисьей ухмылкой продолжал:
— Русский посол обратился к нам с просьбой, чтобы ты, благородный Хаджи Берзек Керантух, был удостоен особой милости нашей высокой стороны. Всемогущий султан, владыка полумира, великодушно согласился исполнить эту просьбу. К тому же, учитывая твои заслуги, Хаджи Берзек Керантух, властелин полумира во славу аллаха и пророка его Магомета, исполненный щедрости и являя свое расположение к твоей особе, присваивает тебе звание турецкого паши с выплатой содержания из казны соответственно почетному чину и дарует тебе поместье на острове Родос. Ты заберешь четыреста душ своих крестьян и отправишься туда, чтобы в благоденствии и радости вознести молитвы в честь доброты и великодушия великого султана.
Хаджи Керантух выразил благодарность великому султану и его великому визирю. Мой старший брат шепотом, как советник во время переговоров, предостерег Хаджи Керантуха:
— По праву сородича молю тебя — подумай. Ты немало невзгод перенес во имя отчего народа. Ты всегда, как шелковое знамя, был на высоте, предводительствуя нами. Тебе нельзя уходить на покой в такое время. Убыхи смотрят на тебя с надеждой, предать их упования — смертный грех. Ради собственного благополучия ты не смеешь обречь соплеменников на гибель.
Керантух озлился. С улыбкой, не подавая вида, что между ним и моим старшим братом возникла распря, он процедил:
— Прекрати свои наставления! Им здесь не место! Скорее мертвого воскресишь, чем вернешь мое предводительство. Оно сгорело еще там, за морем, вместе с каштановым домом. Что чужой бог, что свой черт — цена одна.
И, словно давая понять моему старшему брату, что тот, кто играет с барсом, должен привыкать к царапинам, Хаджи Берзек Керантух почтительно приблизился к великому визирю и, приложив одну руку ко лбу, а другую к сердцу, низко поклонился:
— Милость султана безмерна! Под этим благословенным кровом, великий визирь, хочу заверить вас, что готов верой и правдой служить первой звезде восточного неба — великому султану и вам!
Великий визирь оживился, черные глаза его сверкнули, и во взгляде, которым он окинул всех нас, промелькнула властная искра самодовольства.
— Быть пашой великого султана — высокая честь, — произнес визирь. — Чтобы оправдать доверие и гостеприимство владыки полмира, ты должен выполнить два условия… — И, пересев в кресло, стоявшее рядом с диваном, добавил: — Они соответствуют вере нашей…
Керантух в знак внимания склонил голову, но не спросил, какие это условия.
Умный визирь оценил осторожность главы убыхов и, словно совершая намаз, произнес:
— Нет бога, кроме аллаха, и Магомет — пророк его! Кому даровано звание паши, тот обязан носить имя, любезное Корану. У нас, в отличие от христиан, нет фамилий. С сегодняшнего дня вместо Хаджи Берзека Керантуха ты будешь зваться Хаджи Сулейман-паша. В книгу пашей государства имя твое впишут золотыми буквами. Это первое! Каждому паше приличествует одежда, соответствующая званию. Тебе придется расстаться с кавказским одеянием. Это — второе, — тоном, не терпящим возражений, сказал великий визирь. Куда девалась его дремота?
Лицо Хаджи Берзека Керантуха побледнело. Чувствовалось, что в душе предводителя убыхов идет нелегкая борьба: перед ним сидел великий визирь, а за спиной стояли мы — три сына единоплеменного народа. Старший из нас не выдержал:
— Золотые Берзеки, рожденные властвовать, неотделимы от славы Кавказа. По древности и знатности ни одна дворянская фамилия не сравнится с твоей. Тебе предлагают сменить ее на кличку. Опомнись! Скажи ему, что ты не раб и не пленник…
— Молчи, — в смятении, еле слышно процедил Хаджи Кеантух.