Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
И все.
Встав на колени и приложив руку дяди к щеке, она принялась рвать на себе волосы. Рот раскрылся в безмолвных рыданиях. Я отвернулся: в такие минуты никому не нужны свидетели.
Глава V
Время — это печать, заверяющая существование. И как печать оно искусственно. Как говорил дядя, прошлое, настоящее и будущее — всего лишь строфы одного стиха. Наша задача — следовать его ритму на пути к Богу.
А ведь уже середина понедельника, и прошел день с момента смерти дяди.
Скоро наступит четвертый вечер Пасхи.
Мама только что вышла из
— Ты уверена? — переспросил я.
— Никогда, — стыдливо ответила она.
Я почти слышал ее мысли: «Плотский грех привел его к смерти».
Я стоял над телами. Рядом была тетя. Она не стенала и не плакала, просто подняла с пола осколок кувшина и принялась резать его острым краем пальцы.
— Эсфирь, прекрати это! — велел я. — Эсфирь…
Ее пронзительный взгляд, отчужденный и какой-то детский, говорил о том, что со смертью дяди она отказалась понимать нас. Стон, поднимавшийся из ее нутра, внезапно вырвался хохотом. Она посмотрела в пространство между ним и девушкой, наклонилась вперед, словно он тянул ее к себе, и стала кромсать ее указательный палец — тот, с которого я снял брачную ленту. Я подбежал к ней, вырвал осколок. Кровь горячими струйками потекла по рукам.
Фарид, сбежавший по ступеням, крепко обхватил Эсфирь за талию. Когда он уводил ее, она обернулась и взглянула не меня, словно собираясь попрощаться перед долгим путешествием. С грацией призрака она поднялась по ступеням, опираясь на руку Фарида.
Хотя ее исток скрыт от наших глаз, тропа от печали к озарению тщательно вымощена Богом: неожиданно я осознал, что убийца, доподлинно знакомый с содержимым нашего шкафа, мог знать и о генице!
Вытащив из мешочка, сделанного из воздушного пузыря угря, ключ, спрятанный за Кровоточащим Зеркалом, я откинул край молитвенного ковра со стороны северной стены и вытащил несколько камней, чтобы открыть замок. Повернул ключ слева направо. Когда замок щелкнул, я поднял деревянную крышку, примерно в метр площадью, замаскированную камнем, и прислонил ее к стене. Геница открылась с протестующим скрипом.
Я оказался прав: две верхние рукописи — «Басни Лиса», которую я иллюстрировал, и Книга Эсфирь, которую переписывала тетя — были заляпаны кровью.
Под ними, в большинстве своем чистые, но тут и там покрытые отпечатками пальцев убийцы, лежали семейные книги: Тора, Агада, молитвенники; карта Средиземноморья Иуды Абензары; религиозные комментарии Авраама Сабаха, дядиного друга; поэтические труды Фарида ад-дин Аттара; и два учебника мистики Авраама Абулафии — нашего духовного отца, — которые дядя так и не решился доверить контрабандистам.
Дальше в полной неприкосновенности лежала Тора, иллюстрированная волшебными зверями, доставшаяся моему наставнику в наследство от его покойного друга Исаака Бракаренса; Коран из Персии; три свитка из личной переписки учителя; шерстяной мешочек, все еще туго набитый медью и серебром; и, наконец, брачный договор между дядей и тетей, написанный одной и иллюстрированный другим.
Все это я запер в генице.
Было очевидно, что убийца прекратил поиски, так и не добравшись до нижних рукописей: на них не было пятен. Но если бы он успел докопаться до них, то наверняка забрал бы деньги.
Не было только одной работы, и это дало
Значит, убийца усмотрел для себя какую-то ценность именно в этой Агаде.
Эта уверенность родила во мне другую, и я развернулся лицом к нашим столам: убийца нашел ключ к генице в пузыре угря за Кровоточащим Зеркалом. Это было лишним подтверждением причастности одного из молотильщиков. Но почему он снова запер геницу? Не из любви же к порядку.
В поисках поддержки я достал из сумки дядино кольцо с ибисом и надел его себе на указательный палец правой руки.
В подвал вернулся Фарид. Он стоял между телами, глядя на запекшуюся неровной коркой рану на горле дяди. Потом покачнулся, словно потеряв опору. Взглянув на меня, он увидел что-то… Его глаза закатились, обнажив белки. Тело обмякло. Я ринулся к нему, подхватил, прерывая падение, и держал его, пока он не пришел в себя.
На ступенях стояла Синфа. Застывший взгляд девочки был прикован к дяде. Рука схватила волосы на загривке. По ногам стекала влага.
Побоявшись, что она не вынесет вида мертвых тел, подойдя ближе, я закричал:
— Иди наверх и охраняй дверь! Никого не впускай!
Она послушалась. Фарид очнулся, и я начал вытирать его лоб рукавом. Он сел и показал:
— Все в порядке. Так неожиданно столько всего. И то, что я увидел…
— Что?
— На правом бедре твоего дяди…
Фарид сложил ладони и глубоко вздохнул.
— Что?! — потребовал я ответа.
— Semente branca.
Фарид использовал термин из Каббалы — белое семя, — чтобы обозначить сперму.
— Что ты несешь?
— Идем, — позвал он.
Вместе мы склонились над телом. На внутренней стороне бедра дяди, среди пятен запекшейся крови, были и другие — похожие на кусочки слюды.
— Это может быть все, что угодно! — бешено жестикулировал я. — Мед, миндальное молоко. Дядя никогда не обращал внимание на…
— Это semente branca, — нетерпеливо и резко повторил Фарид. — Я понюхал ее и…
Прежде, чем я смог остановить его, он отслоил тонкую пленку и положил ее себе на язык. Он дегустировал ее, словно новый сорт специй. Внезапно поперхнувшись, он выплюнул ее на ладонь и растер о штаны.
— Они занимались любовью, — отчетливо показал он.
Хотя для меня и было шоком то, что дядя мог совокупляться с кем-то помимо тети Эсфирь, но не это поразило меня. Он привел любовницу в подвал, где мы молились, в нашу синагогу… Это было невероятно. Это меняло все. Но все же…
— Слушай, мне нужна твоя помощь, — показал я Фариду, понимая, что мы подошли к тому моменту, когда приходится рассчитывать только на собственные скромные силы.
Я скинул ковер с тела девушки и рассказал ему все, что мне было известно, о чем я догадывался, показал записку, написанную дядей для Дома Мигеля Рибейру, аристократа, для которого тетя Эсфирь переписывала Псалтырь. Когда он дочитал письмо, я схватил его сильные ладони и приложил их к своей груди, чтобы он почувствовал, как сильно колотится мое сердце.