Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Свернув к Тежу, я описал Иуду торговкам рыбой, расставлявшим лотки для продажи ночного улова. Они ничего не видели.
— Евреев убили? — спросила одна из них.
И, словно бы сама мысль об этом навевала на нее скуку, зевнула.
Я перевернул ее лоток, и она завопила, как попугай. Но никто не посмел противостоять мне: люди узнают безумие и уходят с его пути.
Потом я отправился в центр города, добравшись до края Terreiro do Trigo, Пшеничной площади. Я не рискнул идти дальше: возле пристани двое докеров обменивались проклятиями с группой светловолосых моряков с севера. Между ними растянулись четыре бездыханных тела. Гора зарезанных псов громоздилась поверх выложенного в центре площади креста, и их кровь пропитала сено, рассыпанное вокруг недавно разгруженных тюков. Дальше, на одном из ремонтных пирсов собралась толпа, чтобы полюбоваться на изнасилование африканской девочки-рабыни. Она лежала лицом вниз на скользких досках и беспомощно покрикивала, даже не пытаясь сопротивляться грубому безумию низкорослого мужчины, возящегося над ней. Моряки и торговцы, населяющие плавучий город кораблей, наблюдали за этим и смеялись. Я повернул назад, к привычному спокойствию Маленького Еврейского квартала. Первые же шаги вбили в мою голову вопрос: «Неужели старые христиане ненавидят нас столь яростно лишь потому, что мы дали им Иисуса — спасителя, который им никогда в действительности не был нужен?»
Одноэтажный дом, в котором Реза жила вместе с родственниками мужа, стоял в середине северной стороны площади Лимонного Дерева. Когда я добрался до него, солнце едва оторвалось от восточного горизонта. Дверь была закрыта, но не заперта. Огромный стол из древесины каштана, стоявший на кухне, накренился: ему не доставало двух ножек.
Сосед, услышав, что я хожу по дому, заглянул через главную дверь. Это был сухощавый мужчина с ярким румянцем и заспанными глазками. Когда я спросил, не видел ли он Резу, он плюнул в меня.
Христиане ожидают, что мы вечно будем смиренно отирать их презрение и продолжать плестись в непредсказуемое будущее?
Я толкнул его с такой силой, что он с воплем опрокинулся навзничь на мостовую.
Девочка, возможно, лет четырех, неподвижно сидела на подушке у Резы в огороде. Обнаженная. На лбу углем намалеван крест. Она жевала изюм. Темные волосы до плеч, застенчивый взгляд карих глаз, обрамленных длинными пушистыми ресницами. На большом пальчике правой руки не было ногтя.
— Я убежала, — сказала она.
— Как тебя зовут? — спросил я.
Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом и помотала головой.
— А где твои родители?
Она запихала в рот горсть изюма. Я порвал пополам простыню и укрыл ее.
— Я отнесу тебя к себе домой, — сказал я ей. — Там ты будешь в безопасности.
Она захотела, чтобы я нес ее на плечах. Было так странно слышать детский смех. Я поставил ее на мостовую и заставил идти пешком.
Дома я впервые осознал, в какие руины превратилась наша кухня. Несколько драгоценных капель уксуса осталось на дне треснувшего кувшина возле остывшего очага. Я вылил их на ладонь, размазал по лбу девочки. Без следа оттер крест. И мы спустились в подвал.
— Кто это? — поинтересовалась мама, уставившись на девочку так, будто она унижала ее в минуту скорби.
— Я нашел ее дома у Резы. Но самой Резы там не было. Только она.
Мама пробормотала проклятие, забрала у меня девочку и крепко прижала к себе.
— А Иуда? — спросила она.
Я помотал головой:
— Я потерял его след.
Она отвернулась к стене. Точно такое полное муки движение сделал мой старший брат Мордехай за минуту до смерти. Когда с его губ слетел последний вздох, я собрал кончиком пальца его последнюю слезу и смочил ею свои губы. Когда я ощутил ее соленый вкус, мной овладело болезненное облегчение, подобное ветру пустыни.
Тогда ко мне пришло второе из моих видений, первое после насильного обращения. Оно ворвалось, пронзив меня от пяток до макушки, вылетело криком изо рта. В нем я стоял во дворе. Мордехай сидел на крыше рядом с флюгером-трубадуром Я хотел присоединиться к нему, проникся этим желанием. Взгляд притягивал тот же далекий свет, всегда сопровождающий мои видения. Приближаясь, он превращался в огромного яркооперенного орла с веерообразным хвостом. Голова была призрачно-белой, глаза переливались всеми цветами радуги, подобно хрустальной призме. Горлышко было желто-зеленым, правое крыло — серебряным, левое — золотым, грудка отливала пурпуром. Ринувшись к крыше, огромная птица вытянула лапы и легко подхватила Мордехая. Я крикнул ему:
— А как же я?
Мордехай ответил:
— Годы спустя нам понадобится твоя помощь. У тебя есть еще долг перед Богом.
Осторожно сжимаемый мощными орлиными лапами, он отправился на восток, к Иерусалиму и горе Елеон.
Была ли все это время моя единственная задача освободить семью от фараона, вывезти их в целости из Португалии? Человек рождается для того, чтобы достичь одной лишь великой цели в жизни?
— Ты не слышала от дяди ничего странного о молотильщиках в последние несколько недель? — спросил я у матери. — Какие-то сомнения… гнев?
Она не ответила, принявшись наматывать на палец волосы на висках и вырывать их.
Девочка, которую я нашел в огороде у Резы, плюхнулась на пол и тупо уставилась на меня. Перед ней стояла Синфа, косо глядя на малышку и теребя волосы на затылке. Прежде, чем дух отчаяния овладел и мной, я выбежал на улицу, чтобы отыскать молотильщиков.
Диего жил один в квартире, примыкающей к церкви Святого Фомы, менее чем в сотне пейсов от восточных городских стен, в части Альфамы, по преимуществу населенной христианами. Пока я поднимался по улицам, ставни в домах начали со стуком распахиваться. Горожане в ночных колпаках, низко надвинутых на лоб, смотрели мне вслед, зевая и моргая. Угрюмые рабочие постепенно выползали из домов. Мой желудок принялся громко бурчать, требуя полоски сыра или кусочка мацы. Но денег я не взял. Я мог бы, конечно, попросить корку дрожжевого хлеба, но сегодня был день перед пятым вечером Пасхи. И, разумеется, хамес был мне все еще запрещен.
Симпатичная девушка с соломинками, запутавшимися в волосах после сна, стояла у закрытой двери, кутаясь в одеяло. На вид ей было примерно столько же лет, сколько Синфе. Она подозвала меня шепотом и на секунду распахнула свою накидку. Она была обнажена, с маленькой грудью и худыми мальчишескими бедрами.
— За два яйца я открою тебе мир своего одиночества, — прошептала она. — Почему не сейчас…
Вот что происходит, когда детей оставляют на милость богини Нелюбви в нашем благороднейшем и надежнейшем городе.
Я планировал окинуть взглядом город с узкой кромки холмов перед крошечной площадью у церкви Святого Варфоломея, чтобы выяснить, закончился ли христианский ураган.
Наивно было лелеять такие фантазии: в долине под этими холмами, чуть больше чем в полутора километрах, лежала Россио. Там уже сейчас собралась толпа, по меньшей мере, в тысячу старых христиан. Небо высвечивали два огромных пожара.
С высоты холма христиане виделись мне беспокойно суетящимися муравьями, утратившими человеческие маски.