Последний легион империи
Шрифт:
«Над целью были. Тут вижу, женщина бежит. Я кричу: «Стой, женщина там!». А мне: «Уже пошла». Ну, было у нее четырнадцать секунд». Это, по памяти, привожу рассказ летчика.
Бомбили метров со ста. Эскадрилья вообще вся летала, прижимаясь к земле. Точность укладки бомб была высочайшей. На моих глазах 250-килограммовую чушку уложили в центр дворика. Отвернули. Глухой удар. Облет. Дом слегка покосился, дувал как стоял, так и стоит. Во дворе идеально круглая воронка, похожая на пруд, со свежей землей по брустверу. И по краю этого «пруда», по кругу, бегает обезумевший ишак. Когда у моджахедов к 1983 году в достаточном количестве появились ПЗРК, «вертушки» круто полезли в небо, ища безопасности в высоте. Естественно, точность и результативность
Медсанбат. Три «картонно-стружечных» барака. Бетонная отмостка вокруг. Ни деревца, ни кустика – а откуда? Колючая проволока. В палатках – ад. Кондиционеры только в реанимации и в операционной. Выздоравливающих выносят «погулять» на армейских носилках. Кладут в тени на отмостке. Тем, кто не может сам прикурить и взять руками сигарету, помогает специально отряженный боец. Он носит несколько зажженных сигарет от одного к другому лежачему и вставляет курево в губы. Потом, после двух-трех затяжек, переходит к другим носилкам.
Баглан – провинция, провинциальный центр, река. Это – маленький Вьетнам 201-й МСД. В речной долине, в кишлачно-камышовых джунглях дня не проходило без стычек. «Духи» били наши колонны в зарослях тростника и забрасывали минами опорные пункты. В ответ вся речная долина по квадратам (от Муллахейля до Гургурака) обрабатывалась «Гвоздиками», «Градами», «Васильками» и прочим далеко и мощно бьющим. Об эффективности говорить не приходится. Ну, если наши орудия были окружены горами снарядных гильз и стаканов, а «духи» усиливали ответные удары, то, значит, была эффективность? К лету 1981 года в речной долине Баглана от такой жизни осатанели и одичали все: и «духи», и наши, и «мирное население». Это мое личное впечатление. Я видел глаза людей, запомнил ритм их жизни. Я запомнил Баглан в руинах и дымящимся. Так было на моей памяти и в 1981, и в 1984 году.
Объезд «трубы» – нефтепровода 40-й армии. Тонкой нитки из оцинкованных труб, по которой шли светлые нефтепродукты до самого Кабула, кажется. Уж до Айбака и Пули-Хумри точно. Дальше по трубе мне не доводилось ездить. Сами трубы были отличным строительным материалом. Балки – подпорки – перекрытия – печные трубы. А то, что струилось по ним, было и того дороже. Канистра керосина – вот тебе и новые джинсы! ГСМ из трубы лилось рекой на афганскую землю. Трубы лопались сами. Их рвали и простреливали моджахеды. Их пробивали наши в расчете поживиться. В них врезали потайные сливные краны. Труба – это керосиновая поэма Афгана. Но у трубопроводчиков была своя система. Их сержанты важно на насосных станциях представлялись начальниками гарнизонов и особо к своим делам не подпускали дивизию. Охраняйте, но не более. И были по утечке горючего взаимные жалобы, кляузы, обвинения. Командование полков утверждало, что ГСМ крадут трубопроводчики, а те все списывали на мотострелков. И все вместе на душманов!
Балх – священная для историка, археолога земля. Это Синай Средней Азии. Возьмите карту. Вот от туркменского Четарага через узбекский Термез до таджикского Айваджа тянутся на глубину до сорока километров на юг Афганистана пески Качакум. Это бывшее русло Джайхуна (Амударьи). Джайхун – «изменчивая», «сумасшедшая». Эти пески – кладбище культур. Греки, согдийцы, бактрийцы, персы. Здесь шли войска Македонского. Здесь лежит (не все еще выкопали!) золото Бактрии. Уходила река – уходила жизнь…
От Хайратона и до Ташкургана и далее до Айбака трубопровод охраняли подразделения 122-го мотострелкового полка. Система охраны классическая, «вохровская». Цепь опорных пунктов. От ротного пункта тянулись позиции, секреты, зоны патрулирования.
По дороге в Айбак искупался в райском, прозрачном как слеза озерке под скалой. Вода из термального источника. Место это известно было под названием ворота Александра
Совсем чудную картину видел возле Давлетабада. На крышке командирского люка – герб Великобритании. Боец, не смущаясь, объяснил, что плакат получил «на бакшиш» в дукане, а львы красивые, понравились. Вот, вырезал и приклеил.
Труба она и была частью общей советско-афганской «трубы».
Знаменитая «голубая мечеть» Мазари-Шарифа. Мечеть Хазрата Али. Святыня шиитов. Там хранится рубище зятя Пророка Мухаммеда Али. Не помню, по каким каналам мы получили разрешение на вход в мечеть. Но нас встретили весьма приветливо. Через минут пять во внутреннем дворе собралась толпа правоверных, которая поощрительно галдела, показывая во все стороны, что нужно снимать. Так что выходили мы с почетным эскортом. А за оградой тем временем развернулись учения местной милиции – «царандоя». Подступы к мечети прикрывала сотня сарбозов. Их начальству почему-то показалось, что мы живыми из святилища не выйдем.
По зыбкой, чавкающей тропе, тростник стеною с двух сторон, я иду за жилистым смуглым лейтенантом. У него повадки рыси. И черные, как эта ночь, глаза. А еще он может, в свои двадцать два года, убедить любого и расположить к себе. Его искренне любят солдаты. И верят в его военную удачу. Начальство к нему относится по-разному. Кто знает толк в войне – уважает. Остальные…. Впрочем, это понятно. Лейтенанта зовут Наби Акрамов. О нем уже ходят легенды. Ну, не легенды, а так, военные анекдоты. Взял главаря банды. И целый день возил на броне. А потом, за ненадобностью, отдал афганским революционерам из ХАДа (местным чекистам). Те схватились за сердце. Оказалось, целый «командующий исламским фронтом».
Бойцы у Акрамова никакие не отборные. Обычные мотострелки. Но они берут пример с командира. Он умен, смел, честен и не жесток без необходимости. Он – таджик и чувствует эту войну кровью, генами. С такого командира можно брать пример. Все «преимущества» Наби перед солдатами в его ответственности.
Начинались «прогулки» с Акрамовым так. К вечеру на броне взвод (группу) подбрасывали к опорному пункту. Там, в закопченных хижинах, решалось окончательно, куда лучше идти, кто и чем прикроет, где ждать бронегруппу, как держать связь с «зелеными», чтобы не перебить друг друга. Потом привозили очередного афганского «Сусанина». С наводчиком также обсуждался маршрут, уточнялись особенности. Акрамов в отношении этих «революционных иуд» был крайне недоверчив. Бойцу, идущему за наводчиком, отдавал приказ: если попадем в засаду – наводчику первая пуля. Это условие доводилось и до «Сусанина». Некоторые из них настолько оборзели, что настаивали на получении оружия. Вместо этого они получали подробный обыск до необъятной мотни и ниже, зуботычину или подзатыльник. Но я могу понять этих проводников: на тропе войны вообще херово, а без оружия вдвойне. Вроде как на балу без штанов.
Гепатит был «чумой интернационалистов». Афганская желтуха – это вам не болезнь Боткина в родном краю, при больнице, при родне. Как его было не подхватить, если поссать наш воин отходил за ближайший угол. А пыль, взбитая траками и колесами, с раннего утра и до поздней ночи висела в воздухе. Загаженные, открытые сортиры, тучи афганских мух. Не понимая особенностей Востока, мы были грязнее афганцев. Много ли я видел умывальников-рукомойничков по выходе из туалета в железном контейнере? Полный контакт в палатках, где койки стояли парами. Это когда две кровати солдатские составлены вплотную, как у молодоженов в общаге, а проход между двумя «двуспалками» не превышает двадцати сантиметров.