Последний легион
Шрифт:
Я уставился на него, ошеломленный, и пугающая мысль вдруг возникла в моем уме.
— Нет? — переспросил я. — Но кто же тогда займет трон?
— Мой сын, — ответил Орест. — Мой сын Ромул, и он примет титул Августа. Он будет носить имена первою римского правителя и первого императора, а я буду защищать ею, оставаясь на посту главнокомандующего имперской армией. Никто и ничто не сможет причинить ему вреда. Я промолчал, потому что мне было понятно: любые
В ту ночь я лег в постель очень поздно, — и долго лежал с открытыми глазами, не в силах уснуть. Множество мыслей кружилось в моем уме, и среди множества образов, вспыхивавших передо мной, не последнее место занимала картина легиона, приближавшегося к нам, чтобы защитить мальчика-императора: последний легион, последней клятвой поклявшийся разделить судьбу последнего императора…
На этом история заканчивалась, и Ромул поднял голову от тетради. И тут же увидел Амброзина, стоявшего прямо перед ним.
— Полагаю, это было интересное чтение. Я звал тебя, уж не знаю сколько раз, но ты не потрудился ответить. Обед готов.
— Прости, Амброзии! Я тебя не слышал. Я увидел, что ты оставил тетрадь здесь, и я подумал…
— В записях нет ничего такого, чего тебе нельзя было бы прочесть. Ну, а теперь — пойдем.
Ромул взял тетрадь подмышку и следом за наставником пошел к трапезной. Потом вдруг окликнул старика:
— Амброзии…
— Да?
— Что означает то пророчество?
— То пророчество? Ну, наверняка текст не настолько сложен, чтобы ты не смог его перевести.
— Нет, но…
— Оно означает следующее: «Юность придет из южного моря, с мечом, неся с собой мир и богатство. Орел и дракон снова взлетят в небеса над великой землей Британии». Это пророчество, Цезарь, и подобно всем пророчествам, с трудом поддается истолкованию. Оно обращено к сердцам людей, избранных Богом для его собственных, неведомых нам целей.
— Амброзии… — снова осторожно произнес Ромул.
— Да?
— Ты… ты любил мою мать?
Старик склонил голову и торжественно кивнул.
—Да, я любил ее… и это была смиренная, преданная любовь, в которой я никогда не решался признаться даже самому себе, но ради которой я готов был в любую минуту отдать жизнь. — Амброзин повернулся к мальчику, и глаза его сверкнули в темноте, словно янтарь, когда он добавил: — И те, кто заставил ее умереть, заплатят за это. Заплатят самыми страшными муками, самой чудовищной смертью. Я клянусь в этом.
ГЛАВА 3
Амброзин куда-то пропал. Временами он позволял себе с великим тщанием исследовать самые далекие уголки виллы, особенно самые старые помещения, которые давно уже не использовались, — и там его ненасытное любопытство удовлетворялось великим множеством предметов, которые он находил исключительно интересными; это были фрески, статуи, древние документы, лабораторные материалы и инструменты плотников. Он тратил массу времени на ремонт всякого старого хлама, едва ли не века остававшегося в небрежении, — например, он мог взяться за починку маленькой мельницы или кузнечного горна, духового шкафа или отхожего места с проточной водой.
Варвары относились к старому наставнику как к безвредному сумасшедшему и хихикали ему вслед; их очень забавлял этот чудак. Забавлял всех, кроме одного, — Вульфилы. Вульфила слишком хорошо понимал, что старик весьма умен. И потому варвар позволял наставнику свободно бродить внутри виллы, но строго-настрого приказал своим дурошлепам не выпускать его наружу, кроме как в случае самой крайней нужды.
Ромул подумал, что Амброзин, наверное, забыл об уроке греческого языка, который был назначен на сегодняшний день; должно быть, снова нашел что-нибудь такое, что полностью поглотило его внимание. Мальчик побрел к нижним строениям, как бы сползавшим по склону. В этой части бывало совсем немного стражей, потому что стена тут была очень высокой, и ни одной лестницы, ведущей на нее, здесь не имелось. Кончалась стена у крутого каменистого обрыва.
Стоял холодный день конца ноября, настолько ясный, что с какой-нибудь достаточно высокой точки Ромул мог видеть развалины Афин, и даже больше того — конус великого Везувия, отливавшего на фоне темно-голубого неба красным металлом.
Ромул шел, слыша лишь стук собственных башмаков по камням, которыми была выложена дорожка, да шелест ветра в листве вековых каменных дубов и в кронах сосен. Над его головой пролетела красногрудая зорянка, трепеща крылышками, изумрудно-зеленая ящерица шмыгнула за камень и спряталась в расщелине между камнями… Весь этот крошечный мир внимательно наблюдал за проходящим мимо мальчиком.
Накануне к острову подошла лодка, битком набитая продажными женщинами, и всю ночь в солдатских казармах шло шумное веселье. Но Ромул вовсе не ощущал себя утомленным из-за недостатка сна. С чего ему утомляться, если он ничем не занимается, если у него нет никаких планов, никаких перспектив, никакого будущего? И в данный момент он не чувствовал себя ни особо несчастным, ни тем более счастливым, — потому что у него не было причин для подобных чувств. Душа Ромула глупо и бесплодно стремилась к миру, окружавшему его, он улавливал движения этого мира, как паук улавливает шевеление своей паутины на ветру. Чистый воздух и безмятежное дыхание природы успокаивали. Ромул принялся напевать детскую песенку, ни с того ни с сего вдруг всплывшую в его памяти.
Ромул подумал, что, наверное, в конце концов, он привыкнет к своей клетке. Человек может привыкнуть к чему угодно, а его собственная судьба уж, конечно же, не хуже судьбы многих других людей. Там, на матерке, продолжаются сражения, резня, насилие и голод… Ему же только и нужно, что выбросить из ума образ Вульфилы. Мысль об этом варваре была тем единственным, что выводило мальчика из апатии, заставляя душу корчиться в судорогах, заливая бешеной яростью, с которой Ромул не в силах был совладать… и еще его при этом охватывал безумный страх, что варвар уйдет от возмездия, и еще он сжимался от стыда за то, что не в силах что-либо изменить… но все это было бессмысленным.
И тут вдруг Ромул ощутил нечто странное в порыве ветра, ударившего его в лицо: это был сильный, плотный запах мха и как будто бы журчание невидимой воды…
Он посмотрел по сторонам, но ничего не обнаружил. Ромул хотел было пойти дальше, но снова уловил то же самое… чистый и сильный запах, сопровождавшийся едва различимым шелестом ветра.
Мальчик вдруг понял, что запах доносится снизу, из-под керамической решетки, сквозь которую стекала дождевая вода. Ромул исподтишка огляделся; вроде бы его никто не видел… Он достал из кармана бронзовое перо, опустился на колени и принялся скрести землю вокруг решетки, испускавшей столь необычный запах. Расчистив один край, он просунул под него перо и, подняв решетку, отложил ее в сторону, на мощеную дорожку. Потом снова быстро огляделся, а потом сунул голову в дыру. То, что мальчик увидел, потрясло его до глубины души: внизу была огромная потайная галерея, изукрашенная фресками и фантастическими орнаментами, уходящая в самое сердце горы…