Последний марсель
Шрифт:
Через час она опять легла в бакштаг на вест и пошла заметно скорее. Старпом собрал свою немногочисленную команду, объявил, что парусную науку придется изучать на ходу, и предложил пока ознакомиться с оснасткой бригантины.
– Раскиньте мозгами, соображайте, как управиться в случае надобности. Шлюпочные паруса всем вам знакомы, теперь постигайте настоящие. Вот, кстати, судно увальчиво, значит, надо...
– ...уменьшить парусность на фок-мачте, – быстро ответил Метелицын.
– Правильно! Хотя и невыгодно, а придется брамсель убрать: мало парусов у нас на бизани – получается неуравновешенная парусность. За это дело всем нам нужно браться, а я от руля отойти не могу, пока Титаренко не приспособится.
– Мы вчетвером, – отозвался механик.
И моряки бросились к лебедкам.
Бригантина ушла далеко в открытое море и сильно качалась на крупной волне. Метелицын первым достиг салинга и, стараясь не смотреть вниз, полез по вантам, добираясь до верхнего брам-рея. Палуба исчезла в тумане, мачта уходила далеко вниз, а брам-стеньга казалась чересчур тонкой. Было слышно, как она потрескивает в эзельгофте.
С каждым креном судна мачта описывала в воздухе дугу. Когда бригантина ныряла носом, мачта словно проваливалась под Метелицыным, и он судорожно цеплялся за перекладины вант. Еще хуже показалось молодому моряку при подъеме судна на волну – огромная мачта ринулась на него, словно желая ударить, ноги ушли вперед, и он повис над палубой спиной вниз. На лбу Метелицына выступил пот, слегка мутило на непривычной высоте. Но он быстро освоился и смог рассмотреть проводку снастей – гитовых, топенантов и горденей.
Общими усилиями на кофель-планках у бортов судна были разысканы ходовые концы этих снастей – правых и левых. Навалившись животами на парус и упершись ногами в зыбкие, качающиеся, как люлька, перты, «паровые мореходы» сумели справиться с непривычной задачей. Несмотря на темноту, брамсель был убран.
Ветер сильно засвежел и начал заходить, но экипаж бригантины уже немного освоился со снастями. Реи обрасопили как нужно, парусность уравновесилась, и старое судно бежало по морю со скоростью десяти узлов. Единственно, что смущало моряков, – это сильный скрип и треск, исходивший откуда-то из глубины судна.
– Всегда это так у парусников? – недоумевал Метелицын, обращаясь к старпому. – Ребята беспокоятся, как бы не развалилась наша посудина.
– Не знаю. По-моему, тоже что-то неладно. Вода в трюме не прибывает?
– Течет понемножку, но это что за течь: двумя помпами покачали – и сухо.
– Спущусь-ка я сам, – решил Ильин, – а вы здесь побудьте.
Взяв оставленный норвежцами фонарь, старпом спустился в трюм, ступая по покрытым водою шатким доскам, проложенным поверх балласта. Громкий треск наполнял душное пространство трюма, подавляя шум моря, бившего в деревянные борта. Походив по трюму, старпом уяснил себе, что треск издается почти всем корпусом бригантины, а раздирающий уши скрип идет от мачт судна. Ильин постоял и вернулся на палубу.
– Неладно, конечно, – ответил он на вопрос помощника. – Черт его знает, посудина расхлябалась, да и наш стоячий такелаж, наверно, следовало бы еще раз обтянуть. Мачты пошатываются в гнездах.
– Ночь как уголь, где уж тут этим заниматься с единственным фонарем!
– Попробуйте все-таки.
– Сейчас приступим.
– Фонарь прихватите!
– А разве он вам у компаса не нужен?
– Ох, морячок! – рассмеялся Ильин. – На компас-то и не посмотрел! Из котелка спирт давно уже выпит или высох. Куда ветер – туда и мы, только бы скорее уйти. И не все ли равно – вест, зюйд-вест, или норд-вест? Свидание с англичанином у нас, к сожалению, не назначено. Вы бы, наверно, хотели, по всем морским правилам, в бейдевинд, с переменой галсов? А как вы, дружок, вчетвером с такой парусностью управитесь? То-то. Карманный светящийся компасишко есть, и ладно... Черт, как курить хочется...
Ночь шла для Ильина и рулевого в чутком выслушивании звучания ветра в парусах. Едва только шум ветра становился сильнее и звонче, оба моряка уже знали, что судно бросилось к ветру. Возросшее сопротивление штурвального колеса немедленно сигнализировало о том же. Для остальных четверых ночь прошла в беспрерывной возне со снастями. Руки моряков, привычные к работе совсем другого рода, болели, а на ладонях образовались волдыри.
Утром судно встретилось с сильным волнением. Ветер стал слабее, но громадные волны росли, бросая бригантину, как щепку. Ход судна сделался неровным, паруса во время судорожных нырков тяжело хлопали. Треск и скрип усилились; казалось, что доски палубы вибрируют и гнутся под ногами.
– Развалится наша посудина, честное слово!.. Вот вода стала прибывать заметнее, – ворчал механик.
– Чего вы боитесь, Матвей Николаевич? – неуверенно возразил Метелицын. – Пока прем здорово...
– «Марсфлот» этот мне не по душе, не понимаю я в этом деле. А когда не понимаешь, чувствуешь себя неладно... как и вы, милый Витя. – И механик снисходительно потрепал по плечу Метелицына.
Тот вспыхнул и открыл рот, чтобы возразить, но тут раздались резкий сухой треск и оглушительные хлопки – разорванный сразу в нескольких местах фок бил по мачте и штангам. Огромные лоскутья парусины завивались вокруг снастей, колотя бросившихся к парусу моряков. Чегодаев получил такой удар по лицу, что свалился на палубу.
– Ножом, ножом режьте гордени! – закричал снизу старпом.
Совет пришелся кстати. Из-под рея взмыли белые ковры-самолеты, цепляясь за штанги, словно не желая расставаться с судном, и полетели, кружась и скрываясь, за вставшими перед парусником валами.
Новые парусные матросы во главе с «боцманом» Метелицыным смущенно предстали перед старпомом.
– Тут вы ни при чем, – хмуро сказал он, – паруса, видно, сильно подопрели.
За три часа скачки по волнам бригантина потеряла еще три паруса – бизань-гаф-топсель, фор-стаксель и верхний марсель: то лопались снасти, то разрывалась перегнившая парусина. А волны все росли, наваливаясь на судно, тормозя и без того замедлившийся ход.
– Как бы не было шторма! – кричал старпом своему помощнику сквозь треск и скрип мачт и снастей. – Жаль, барометра у нас нет. Давайте задраим люки покрепче, заложим румпель-тали.
– А с парусами как? – тревожно спросил Метелицын.
– А с парусами?.. – протянул старпом. – Сейчас. Давайте сообразим... Больше половины парусов уже нет, но нужно, нужно...
– Бизань бы убрать, – осторожно подсказал помощник.
– Бизань-то само собой. Тогда у нас на бизань-мачте останется один этот косой парус, который ходит по бизань-штагу, как его тот парусный спец называл – апсель. Он сказал, что это специально штормовой. Кливера, конечно, придется убрать, но на фок-мачте у нас остался единственный парус и здоровенный нижний марсель. Придется оставить, только глухие рифы взять. Да, еще, кажется, спускают на палубу верхние реи и гафель – вот это надо сделать. Пожалуй, и все. Начинайте с парусов. Вы думаете, еще что-нибудь? – спросил Ильин, глядя на замявшегося помощника.
– Нет, что вы, Антон Петрович, но... как этот марсель глухо зарифить и что значит – глухо?
Ильин разъяснил Метелицыну, сам удивляясь, как могли так долго храниться в памяти все эти подробности прямого парусного вооружения. А моряки уже возились у бортов, подтягивая риф-тали и гордени, затем полезли на рей. Площадь огромного паруса сильно уменьшилась. Моряки тянули еще и, уменьшив ее до предела, стали привязывать риф-сезни.
– Поплавать так месяца два – лихими парусниками стали бы! – сказал Ильин Титаренко, вернувшемуся к рулю после короткого отдыха.