Последний мятеж

Щепетов Сергей

– Ты хотел рассказать про того, кто дал тебе амулет.

– Я хотел?! Это ты хотел узнать, и, поверь, хотел лишнего! Скажу только, что он смог перестать жить лишь после того, как убедился, что я выдержу, что останусь. Остальное тебе знать пока еще рано.

– Значит, сначала я должен что-то сделать или что-то понять, да?

– Ты ничего не должен. Впрочем, если есть желание… Сходи посмотри! – старик невнятно кивнул куда-то в сторону.

– А ты объяснишь мне, что нужно смотреть и почему?

– Да пожалуйста! Это один из обычных миров.

В его начале там жили… гм… почти люди. Или пред-люди – без речи и разума, вполне безобидные падальщики. Они всех боялись и никого не убивали, кроме себе подобных. Акурра там был и оставил несколько амулетов. Просил присмотреть, что получилось, а я… Миров много…

– Что-то ты темнишь – я чувствую. Почему не ты сам?

– А ты когда-нибудь присутствовал при родах ребенка? Человеческого ребенка?

– Да. Но давно – в детстве, еще в Поселке.

– Тебе понравилось?

– Нет.

– А там рождается не ребенок. Они разделились: те, кого едят, и те, кто ест.

* * *

С третьего удара кость раскололась. Ховр сунул руку внутрь черепа и извлек мозг. Остатки антилопы слишком долго пролежали под солнцем – дрожащий комок готов был потерять форму и протечь сквозь пальцы. Ховр кинул его в пасть, раздавил языком, глотнул, остаток размазал по небу и снова глотнул – хорошо! Он облизал ладонь, прислушался к ощущениям в желудке: хорошо, но… мало!

Его группа, его стая усердно орудовала обколотыми камнями – дробила все, даже самые мелкие кости в поисках мозга: мало, очень мало! Уже несколько дней – слишком мало.

Ховр задрал голову и стал смотреть в безоблачное бледно-серое небо. Сначала он ничего не увидел и чуть не завыл от обиды. Он опустил голову, потер глаза пальцами, снова посмотрел вверх и радостно оскалился: в бесконечно далекой раскаленной пустоте двигалась точка, и еще одна, и еще!

Вожак ударил себя в грудь, издал короткий рокочуще-повелительный звук и указал рукой в небо. Все перестали стучать камнями и урчать. Теперь они всматривались вверх.

– Агыр-р-р! – зазвучали радостные голоса: птицы показывают большую еду! Она где-то там, в предгорьях.

Мальчик играл с козленком. Может быть, конечно, это был и не козленок, а детеныш какой-то антилопы с начавшими пробиваться рожками. Им было весело. Мальчик убегал, прятался в высокой траве, а козленок, жалобно мекая, бежал за ним, прыгал, смешно вскидывая задние ноги. Или наоборот: мальчик грозно рычал, и зверек испуганно пускался наутек, а мальчишка скакал следом, пытаясь ухватить его за ногу. Наконец мальчику это надоело. Он выдернул несколько толстых трубчатых стеблей какого-то растения, уселся на землю в тени куста и стал жевать их нежные, не затвердевшие еще окончания. Потом он лег на спину и стал смотреть в небо, а козленок подобрался поближе и начал облизывать его ноги, перепачканные землей и соком раздавленных растений.

Ребенок, наверное, задремал, потому что очнулся он уже на ногах, чтобы кинуться

прочь – в траву, в кусты, и бежать, бежать… Но не смог: чужая, несокрушимая воля остановила движение, связала руки и ноги.

– Не беги, не беги, стой спокойно. Теперь сядь, сядь на землю – как я, сядь на землю. Сиди, сиди тихо, не двигайся, не двигайся. Дыши и не бойся, дыши ровно и не бойся: все уже случилось, случилось. Бежать, что-то делать уже поздно, поздно – все случилось. Теперь сиди!

Мощный, дикий протест «Нет!!! Не поддамся!!!» коротко вспыхнул и погас: не устоять, не выдержать. Мальчик покорно опустился на примятую траву.

Перед ним был сугг. «Конечно, сугг, но… не сугг! Сугг, сугг, но… Это не сугг, но сугг!! – мысли спутались, заболела голова, на глазах выступили слезы. – Сугг – не сугг!»

– Я – не он, я – не он. Я – другой, другой. Перестань бояться, перестань бояться. Бежать – не надо, не надо! Ты все равно не сможешь, не сможешь. Я не убью, не убью. Я не голоден, я сытый и добрый, мне не нужна еда, я не убью.

Мальчишка еще сопротивлялся, сопротивлялся вопреки всему короткому опыту своей жизни:

– Ты сугг, сугг! Но я не нужен тебе! Я плохой, не такой, как надо! Ты не хочешь меня, не хочешь! Ударь и прогони меня, прогони! Я плохой!

– Нет!!! Сиди, как сидишь! Ты мне нужен. Именно ты. Сиди, как сидишь, сиди и не двигайся, не беги. Я – не он, я другой, перестань бояться, не надо бояться.

И ребенок сломался: мышцы расслабились, он завалился на бок, прижал ладони к лицу и заплакал.

Вар-ка встал, разминая затекшие ноги. Здесь, на границе горного леса, было не так жарко, как в открытой саванне, но пот тек с него ручьями. Парень оказался крепким орешком – может, напрасно он выбрал именно его?

Обозримый кусок этого мира представлял собой межгорную впадину или долину, шириной в добрую сотню километров – по утрам вдали на западе видны заснеженные вершины гор. На юге и севере конца-края у равнины не видно. Здесь же, на восточной границе, горы были тоже довольно высокими, но без снега на вершинах. «Вынырнув» в этой реальности, Вар-ка оказался на почти километровой высоте – в зоне альпийских лугов. Ниже начинался дремучий тропический лес, переходивший в предгорьях в саванну, по которой бродило множество разнообразных копытных.

Вар-ка потратил несколько дней на акклиматизацию: методом проб и ошибок распознавал съедобные растения, пытался, вспомнив молодость, охотиться на мелкую живность. После нескольких довольно сильных солнечных ожогов он решил, что уже может обходиться без одежды.

Первый раз его попытались съесть, когда он начал спускаться и вошел в лес. Вар-ка сумел почувствовать чужое пронзительно-пристальное внимание и ощутить угрозу. Он успел подавить страх перед неведомой опасностью и обратить его в свою противоположность – ярость и гнев. Стоя во влажном полумраке под плотным сводом переплетенных крон, он размахивал ножом и кричал куда-то в лабиринт ветвей и лиан: