Последний паром
Шрифт:
– А ты знаешь, кто сидел в той тюряге?- спросил Карен Жору уже по дороге домой.
– Кто?
– Сталин. И не один, а с сокамерником Вышинским, который позже стал генпрокурором СССР.
– Да ладно! – хором отозвались Жора, Миша и Гарик.
– Там у них даже типа «красного уголка», мемориальная камера, где Сталин срок отбывал.
–
– Не знаю, побег устроили – он и сбежал.
– А Вышинский?
– Что Вышинский?
– Тоже бежал с тюряги?
– Нее, он откупился. Взятку дал ментам – его и выпустили, - засмеялся Карен.
Друзья оценили его юмор…
4
Машина подъехала к двухэтажному зданию тюрьмы. Длинная унылая стена с колючей проволокой, вдоль которой шла разбитая пыльная асфальтовая дорога, была кое-как освежена побелкой. Вокруг ни души, даже возле жилых многоэтажек, стоящих неподалеку от тюрьмы. С вышки за происходящим лениво наблюдал охранник.
У железных ворот, покрашенных синей краской, уже дожидался рыжий паренек, солдат внутренних войск.
– Вы это… проходите, вас ждут.
– Ну, счастливо. Я вас тут буду ждать, - Эдик вернулся к машине.
Музыкантов провели во внутренний двор, куда выводили на прогулки арестантов. Карену вспомнилась картина ван Гога «Прогулка заключенных», изображающая кирпичные стены каземата, колодец тесного двора и каторжан в зеленой робе, которые угрюмо брели по кругу. У младшего брата Альберта, который учился на художника, в альбоме эту репродукцию видел.
Но в Баилово двор, такой же маленький и мрачный, был пуст, если не считать поставленных в тенечке дивана в стиле «барокко», а перед ним – такого же помпезного сервированного столика с изогнутыми ножками. Судя по числу тарелок и рюмок, стол был накрыт на три персоны. Изысканным напиткам и закускам, оценили парни, мог позавидовать любой бакинский ресторан.
– Вот здесь располагайтесь, - сопровождавший надзиратель указал на выцветший ковер, постеленный метрах в десяти от дивана. Тут нам «сцену» определили, догадался Карен. Его поразило, что вокруг царила подозрительная тишина. Окна в камерах были открыты, но за толстыми решетками никого не увидишь, ни звука оттуда не доносилось. Миша, Гарик и Жора в растерянности озирались вокруг.
Надзиратель тронул за плечо Карена и показал глазами на ковер. Музыканты шагнули вперед, заняли исходную позицию и, переглядываясь друг с другом, стали ждать.
Участники предстоящей пирушки вышли из дверей в углу двора. Они о чем-то весело переговаривались – двое в робе заключенных и один в форме полковника ВВ. Высокопоставленные арестанты заняли места за столом. Один был славянской внешности, тощий, с осунувшимся лицом и голым черепом. Второй, напротив, - пузатый кавказец, выглядел вполне цветущим мужчиной. Видимо, это и был авторитетный юбиляр по имени Заур.
Офицер направился к музыкантам, поздоровался со всеми за руку. Кряжистый, крепкий мужичок. Глаза-буравчики просверлили каждого. Попадись к такому на допрос!
– Ну, товарищи музыканты, не подведите, оправдайте возложенные на вас надежды.
«Возложенные партией», - хотел добавить Карен, но передумал.
Званый обед на троих начался. Полковник (это был, как оказалось, сам начальник тюрьмы) обслуживал своих «гостей», наполняя рюмки и предлагая отведать то или иное блюдо.
Карен выступал в роли конферансье. Он достал из кармана лист бумаги, на котором заранее были написаны имена тех, кто передавал – с воли или с другой зоны – поздравление и музыкальный привет юбиляру. Собственно говоря, это и была программа предстоящего концерта.
Первые поздравления шли от авторитетных воров в законе, обитавших в столице нашей родины – Москве. Карен пел, а ребята аккомпанировали. Исполняли широко известный среди блатных и приблатненных репертуар: «Таганка», «Как на Дерибасовской», «Зачем, кассир, нажал ты кнопку?», «Ах, лимончики», «Кондуктор, нажми на тормоза», песни Боки… Ничего необычного, такие песни они временами лабали в ресторанах. Особняком как-то стояла песня композитора Шаинского «Пусть бегут неуклюже». В «программке», которую Эдик подготовил Карену, значилось так: «День рожденья только раз в году. Желаю, чтобы у юбиляра их было два по пятьдесят. Крепкого здоровья и бодрости духа. Доктор Альперович». Ведущий так и зачитал это приветствие, слово в слово.
– Тот самый Альперович?
– вдруг изменился в лице полковник.
– Тот самый, - засиял Заур. Голос у него был хриплый, прокуренный, старческий. – Он меня три раза на операционный стол резал. Три раза с тот свет на этот переправил.
«Славянин» косо посмотрел на юбиляра и выпил еще рюмку.
Юбиляру концерт, судя по выражению слегка блаженного лица, нравился. Его гость, сидевший по правую руку, музыкантов словно не замечал. Он напирал на выпивку и закуску, изредка поднимая свой тяжелый взгляд со стола. А сидевший по левую руку от Заура начальник тюрьмы, напротив, к алкоголю почти не прикасался. Он только поднимал рюмку, чокаясь с именинником и его товарищем, и ставил ее на место. Но ел с аппетитом и постоянно вытирал пот со лба.
– Уважаемого Заура поздравляют друзья детства – Гасан, Наджаф, а также друг его зрелых годов Зия Шемахинский. Песня о нашей любимой Кубинке, - Карен прокашлялся и позволил себе экспромт, - Кубинке, где можно купить все что угодно, но не купишь настоящую мужскую дружбу.
«Славянин» снова косо посмотрел на Заура и вновь потянулся к рюмке.
Кубинка, Кубинка,