Последний поцелуй

Долматовский Евгений Аронович

Дюны Дюнкерка

Дюны Дюнкерка… Дюны Дюнкерка… Сдунул тяжелые волны отлив, Утром сырая равнина померкла, Давнишней драмы следы обнажив — Ржавая каска, худая манерка. Дюны Дюнкерка. Дюны Дюнкерка. Молча брожу я по зыбкому полю Боя иль бойни второй мировой. Чайки, кричащие будто от боли, Вьются, кружат над моей головой. Каждый отлив — как упрек и поверка — В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка. Если б они побережье Ламанша Не уступили так быстро врагу И не отхлынули, строй поломавши, Бросив оружие на бегу, — Фронта второго была бы примерка В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка. В сороковом роковом это было, Переменить ничего не дано. Стала Атлантика братской могилой, Баржа, как гроб, погружалась на дно. Мертвых сиреной звала канонерка В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка. Видно, нормандских лиловых ракушек Не соберу я на мертвом песке. Дула уснувших без выстрела пушек, Ребра шпангоутов и чайки в тоске. Ржавая

каска, худая манерка. Дюны Дюнкерка, дюны Дюнкерка. 1966

Цветы Сахары

Когда вонзится молния в песок, Спекаются песчинки при ударе И возникает каменный цветок В зыбучей гофрированной Сахаре. Я повидал зеленую зарю, И миражи, и караван в пустыне, И каменную розу подарю Той, что в глаза мои не смотрит ныне. А где же влажный бархат роз живых, С которыми тебя встречал всегда я? Меж твердых лепестков цветов моих Гнездится не роса, а пыль седая. Смеяться надо мною не спеши, Я говорю по-честному, без позы: В пустыне выжженной моей души Остались только каменные розы. Иду, иду… Вокруг песок, песок, И молнии его кинжалят злобно. Вдохнуть былую нежность в лепесток Застывшей розы Ты одна способна. 1966

Не в рифму

«Ко мне явилась рифма — вся в слезах…»

Ко мне явилась рифма — вся в слезах. Бедняжечка! Она едва дышала, На ней буквально не было лица. Шатаясь, спотыкаясь, добрела До белого, как обморок, блокнота, И я с тяжелым сердцем записал Историю ее грехопаденья: В нее влюбился молодой поэт; Он ей прощал все то, что было раньше, И мировую славу обещал. Но, боже мой, как с ней он обращался! Ломал, корежил, гнул и так и сяк. Кричал он: Устаревший жалкий штамп Считать, что рифма — звонкая подруга  А эти «рифм отточенные пики» — Средневекового оружья род. Для современной рифмы корневой Достаточен и слог в начале слова. Потом и этот слог — ко всем чертям! Она повисла на опорной гласной,— Так альпинист над пропастью висит На перетертой о скалу веревке. …Нечесаная, жалкая, в лохмотьях Средь ночи рифма приплелась ко мне, Как раз, когда над первою строкой Я мучался… — А я к тебе вернулась, Прости меня. — Я не сказал ни слова, Но ложе ей из книг соорудил: Товарищ Маяковский в изголовье И сам поручик Лермонтов — в ногах. Страдалица, забудься, отдохни, Мы утром обо всем поговорим… Ночь проведу над белыми стихами. 1966

Год спокойного солнца

Этот год называется Годом спокойного солнца. Я не спорю с наукой, По сердцу мне это названье, Только в этом году Крылья бомбардировщиков наглых Над вьетнамской землей Заслоняли спокойное солнце. Только в этом году Наша дочка, мудрец-несмышленыш, Улыбаясь, прошла Над разверзшейся бездной сиротства. И бесились тайфуны — У каждого — женское имя. (Кто-то их окрестил Именами своих ненавистных.) И три месяца кряду Ташкент колотило о землю, Так, что с хрустом ломались Иголки сейсмических станций. И Флоренция Грязью затоплена до подбородка, И на улицах Аккры Темнокожие люди стреляют друг в друга, И в Уэллсе Гора наползла на шахтерский поселок. Я отнюдь не хотел Заниматься обзором текущих событий, Просто вспомнилось мне То, что было И что происходит В год спокойного солнца. Постой! Ты сегодня не слушал последних известий. В катастрофе погиб Самолет с водородною бомбой. С января по декабрь Тесно году спокойного солнца. Он легко переходит Границы листков календарных. Я не спорю с наукой. По сердцу мне это названье, И мучительно хочется, Чтобы оно оправдалось. …Далеко-далеко от земли рассиялось спокойное солнце. 1966

«Человек, укрощающий молнии…»

Человек, Укрощающий молнии, Каждое утро смотрящий буре в глаза, Очень скверно играет на скрипке. Человек, Который под пыткой Улыбался зло и презрительно, Улыбается нежно ребенку. Человек, Рубающий уголь, На пластах крутого падения, Любит пить жигулевское пиво. Человек, Для спасения многих Дважды себя заражавший холерой, Рассказывает анекдоты. Человечек, Который скверно играет на скрипке, Улыбается нежно ребенку, Любит пить жигулевское пиво И рассказывать анекдоты, Размышляет: Как я похож На укротителя молний, На того, кто молчал под пыткой, На шахтера и микробиолога. Впрочем, я даже больше их — Я собрал в себе их черты и приметы. 1966

В защиту канарейки

Эта птичка попалась В силки репутации, в клетку: Старый символ мещанства — Сидит канарейка на рейке. Только я не согласен С такой постановкой вопроса. И прошу пересмотра, И срочно прошу оправданья. Биография птички: Она из семейства вьюрковых. Уточняю по Брему, Что это — отряд воробьиных. Ей бы жить на Мадейре, На Канарских бы жить, на Азорских, Заневолили птичку, Еще и мещанкой прозвали! Кто бывал в Заполярье, тот видел: В квартирах рабочих, Моряков, рудознатцев Сидят канарейки на рейках. С ноября и до марта Мерцают они словно звезды, Всю полярную ночь Красный кенарь поет, не смолкая. В министерство ли, в отпуск Приедет в Москву северянин, Он найдет канарейку, Заплатит безумные деньги. И везет самолетом, Потом сквозь пургу на собаках Это желтое счастье Иль красное — счастье двойное. Соловьи Заполярья! От вашего пенья зависит Настроенье людей, Выполненье заданий и планов. Канарейка на рейке, Какая чудесная птица! У мещанства сегодня Другие приметы и знаки. 1966

«Люди добрые! Что нам делать…»

Люди добрые! Что нам делать С нашей вечною добротою? Мы наивны и мягкосерды, Откровенны и простодушны. А мерзавцы и негодяи Видят в этом лишь нашу слабость. Верно: если душа открыта, То в нее очень просто плюнуть. Неужели так будет вечно? Неужели светлому миру Не избавиться от негодяйства? Люди добрые! Что нам делать? Я вас к подлости не призываю, Но зову на помощь суровость: Доброта — лишь только для добрых, Чистота — лишь только для чистых, Прямота — для прямых и честных. А для подлых — ненависть наша: Надо их же собственной грязью Беспощадно забить им глотки. 1966

Когда он остается один

Что делает человек, Когда остается один В комнате, где нету зеркала, В котором он мог бы себя увидеть? Он улыбается или хмурится? Напевает или ворчит? Сгорбился или расправил плечи? Какое у него выраженье лица? Не чтение, не сочиненье письма, Не подготовка к экзамену или зачету — Я именно хотел бы увидеть, Что делает человек, Когда он ничего не делает. Как семена в перезревшем цветке Вырастали мы в коммунальных квартирах; Койки студенческих общежитий Толпились, как шлюпки около пристани; Прочитайте в энциклопедии, Что такое барак, Где по очереди спят на нарах Дневная и ночная смена. Я уж не говорю о солдатских годах, Где даже могилы были общими, А когда красноармеец оставался один, Он вызывал огонь на себя. А теперь мне очень хочется знать, Как ведет себя человек С самим собой наедине, Когда никто на него не смотрит. 1966

«Вдруг оказалось…»

Вдруг оказалось: Глаза — это вовсе не синие звезды, А только сетчатка и роговица, Хрусталик и радужная оболочка. Вдруг оказалось: Ночь — это вовсе не заговорщица, А только темное время молчания: Я тоже имею право на отдых. Вдруг оказалось: Письмо — это вовсе не голос сердца, А только конверт, бумага и марка, И ты же знаешь, что все в порядке. Вдруг оказалось: Что я — это вовсе не тот человек, А только ошибка и заблужденье. И все это выяснилось за три минуты. 1965

Без обратного адреса

Едва потрясенный Ташкент От контузии первой очнулся, С полустанков и станций Поспешили к нему эшелоны. Стеновые панели, Лекарства, Провиант и одежда. От колхозов и строек, Обкомов и горисполкомов. На тюках и контейнерах Надписи: «Срочно! Ташкенту!» Ниже — адрес отправки, Здесь всю географию видно. На Товарной — разгрузка. Аврал — в отделеньях почтовых. Горы белых посылок И надписи: «Срочно! Ташкенту!» А на многих посылках Отсутствует адрес обратный: Передать кому надо… Неразборчива подпись. Что в посылке? Домашние вещи — Костюм — широченные плечи И цветастое платье — Подросток иль просто худышка. Что в посылке? Нарядная кукла, Ботинки (разок надевали) И белье в магазинной обертке И пакеты сухого печенья. Вам спасибо, колхозы и стройки, Обкомы и горисполкомы, За бетонную вашу поддержку, За всю многотонную помощь. Как спасибо сказать Широченным плечам и худышке? Дорогие мои, Что ж вы адреса не указали? Прожил я свою жизнь В государстве обкомов и строек, Много всякого было — Больших потрясений и малых. Но всегда, если горе, Товарищ приходит на помощь. Нет обратного адреса И неразборчива подпись. Только нам этот адрес известен, Далекий и близкий. Пробиваемся мы в этот край Через бури, проклятья и штормы, Это город Грядущий, Проспект Беззаветного сердца, Номер дома любой назови И любую квартиру. Эшелоны несутся в Ташкент И летят самолеты От колхозов, строительств, Обкомов и горисполкомов. Больше всех беспокоится Самая трудная стройка — Это стройка души человека, Открытая людям, Так, что даже не надо Указывать адрес обратный. 1966