Шрифт:
От автора
Утро каникул моего детства начиналось всегда одинаково. Лучи пугливого ленинградского солнца осторожно освещали большой обеденный стол, стоящий посреди бабушкиной комнаты. На столе дымился классический завтрак шестидесятых: глубокая тарелка овсяной каши, гордо носившей античное название «Геркулес», с желтой лужицей растаявшего сливочного масла и стакан кофе с двумя ложками сгущенки. Собственно, это был и не кофе вовсе, а кофейный напиток «Здоровье»: смесь жареного молотого ячменя с цикорием. Но именно он и являлся столь желанным завершением завтрака. Мне всегда хотелось
– Доешь, пожалуйста, нехорошо еду оставлять… ты ведь помнишь про блокаду?.. я тебе рассказывала…
– Не помню, – хитрил я, – расскажи снова…
И, подперев щеку, она безропотно начинала свой рассказ. Всегда с одних и тех же слов: «Когда немцы окружили Ленинград, начался голод…» Справившись с кашей, я спешил сменить тему и просил ее:
– Ба, а теперь про Потёмкина…
Она подводила меня к окну, из которого был виден зеленый океан Таврического сада, и показывала плоскости оранжерейных стекол сказочного дворца, отражающие и рассеивающие голубовато-серый свет питерского пространства.
– Там жил Потёмкин, да?
– Да, там жил Григорий Александрович Потёмкин-Таврический… И тихо шептала мне на ухо: «“Ель растет перед дворцом, а под ней хрустальный дом…” Видишь, вон он – его Дворец!»
Читатель, когда со страниц этой книги автор позволит себе время от времени обращаться к тебе, я надеюсь, что в его голосе ты услышишь и различишь обертоны того чуть глуховатого, чуть дребезжащего, как старый, треснувший хрустальный колокольчик, голоса. Голоса, доносящегося из детства…
Книга первая
Вместо предисловия
«Поздним вечером 4 ноября 1941 года командир звена 26-го истребительного авиаполка младший лейтенант Алексей Тихонович Севастьянов патрулировал воздушное пространство на подступах к Ленинграду на истребителе И-153. Около десяти вечера начался налет немецкой авиации. Во время авианалета один из бомбардировщиков, “Хейнкель-111”, сумел прорваться сквозь огонь зенитной артиллерии к городу. Расстреляв весь боезапас, Севастьянов принял решение идти на таран и, приблизившись к Не-111 сзади, отрубил винтом хвостовое оперение немецкого бомбардировщика. Подбитый “хейнкель” упал в районе Таврического сада. Немецкий пилот, выбросившийся на парашюте, был найден и взят в плен. Сам Севастьянов также сумел покинуть поврежденный самолет и приземлился на парашюте…»
Глава первая
Ночной Бой
Тихой тенью скользил питерский подросток Сенька по ночному ноябрьскому городу. Снег ещё не выпал, но было уже зверски, по-зимнему холодно. Великая северная столица застыла в недоуменном ожидании, всё ещё не понимая всей глубины навалившегося на нее ужаса блокады.
Повизгивая от холода и предчувствия серьезной взбучки дома, ибо он чудовищно, непростительно опаздывал, бежал Сенька мимо смутных силуэтов Смольного собора. Путь его лежал от меховой фабрики «Рот-Фронт» домой, на улицу Красной Связи, что в прошлом звалась Виленский переулок.
Остался справа смешной маленький дворец в стиле петровского барокко со смешным названием «Кикины палаты», но невеселой, правда, историей его первого хозяина, адмирал-советника Александра Васильевича Кикина. Царь Пётр много чего прощал друзьям детства, но только не измену.
Жилистый Кикин прожил на колесе почти сутки и серым мартовским утром, когда император проезжал мимо лобного места, смог всё ж таки просипеть на последнем издыхании:
– Вели добить, Государь…
Не
Впереди слева замаячил желтый силуэт Таврического дворца с прилегающей к нему темной громадой сада. Сеньке нужно было срочно принимать стратегическое решение – каким же путем бежать дальше? Вариантов у него, собственно говоря, было раз-два и обчёлся: либо продолжать свой бег по Шпалерной и, добежав до Таврической, повернуть налево, либо рвануть через сад по диагонали. Второй сценарий сулил Сеньке солидный выигрыш во времени – минимум минут пятнадцать, а то и двадцать…
Сад был исхожен им сотни раз: зимой, когда на замерзших прудах кипела каточная жизнь; осенью, когда школьников водили собирать листья и желуди; а особенно летом, когда его наполняли толпы мальчишек, промышлявших ловлей мальков и головастиков, кишмя кишевших в канавах и прудах. Во все времена хорош был сад, созданный по высочайшему пожеланию и собственному проекту светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического и именовавшийся так, соответственно, в его честь. Одержимая страстью к процессу переименовывания новая власть сделала пробную попытку одарить сад новым именем – Трудовой парк. Но истинные петербуржцы, проснувшиеся январским утром двадцать четвертого года уже ленинградцами, продолжали называть сад Таврическим. Тихое упорство населения было непобедимо, и, сделав ещё несколько вялых попыток, власть отступила. А потом и вовсе плюнула. Так сад и остался Таврическим…
Хорош и любим был сад Сенькой. Но сегодня, в тишине ноябрьской ночи, темнота огромного пространства вдруг внезапно испугала его. Остановившись на углу Таврической и Тверской, прямо напротив удивительного витиеватого здания, прозванного «Дом с башней», он с минуту прислушивался к молчанию сада в надежде услышать хоть какие-нибудь обнадеживающие звуки. Уловить хоть какие-то признаки жизни. Но тщетно! Сад, напоенный жизнью при свете дня, безмолвствовал…
Ах, если бы не опаздывал он столь безнадежно! Дал бы сейчас Сенька кругаля по улицам, да и дело с концом. Но, увы, сегодня он превысил все допустимые пределы, и дома уже наверняка сошли с ума от беспокойства…
Клей, клей, клей! Чертов клей, будь он трижды неладен! Чертов авантюрист Лёнька, соблазнивший его проектом варки клеевого студня! Голод ещё не вступил по-настоящему в свое страшное, продлившееся почти два года владычество над Городом. Он только слегка разминал свои костлявые пальцы, сладострастно потягиваясь и предвкушая грядущую забаву. Но и этих первых признаков хватило, чтобы заставить даже самых легкомысленных с нарастающим ужасом задать себе не имеющий ответа вопрос: «Что же мы будем есть завтра?»
Внезапно и невесть откуда появившаяся идея студня из клея вовсю витала в воздухе: из клея обойного, клея столярного, клея костного и мездрового, сиречь желатинового. Весь голодный город просто бредил клеевым студнем. Всё было вроде бы предельно логично: клей, желатин, студень…
Кузен Лёнька клялся, что и видел и даже пробовал божественный продукт, изготовленный из обрезков кожи умельцами из бывшего ремесленного, работавшими на меховой фабрике «Рот-Фронт», что располагалась прямо за Смольным. И изрядно изголодавшийся Сенька, обладавший прекрасным воображением и пятеркой по химии, не заставил себя долго убеждать. С точки зрения научной клеевая авантюра казалась ему абсолютно правильной, ибо желатин есть продукт денатурации коллагена – самого распространенного белка в теле человека и других млекопитающих. Красивое слово «коллаген» и другие познания Сенька почерпнул в методичке по биохимии для студентов фельдшерской школы. Стопка методичек была щедрым подарком ушедшей на фронт соседки. И перед тем как отправить очередную черно-белую брошюрку в жадное чрево буржуйки, Сенька иной раз проглядывал ее содержание. Цитата: «Коллаген – структурный белок, составляющий основной каркас соединительных тканей нашего организма», – неожиданно заинтриговала его…