Последний порог
Шрифт:
— Прощу прощения, господин штурмбанфюрер, что я заговорил без вашего разрешения, но думаю, что вы поймете мое благое намерение и извините меня за это.
— Пожалуйста, господин профессор, — подобострастно произнес Браун.
Эккер встал и, делая мелкие шажки, прошелся перед Чабой. Теперь он был на целую голову выше сидевшего юноши.
— Господин штурмбанфюрер, — начал Эккер дружески-поучительным тоном, — вы тысячу раз правы. Мы, — левой рукой он показал на Эндре, а правую руку положил на плечо Чабе, — с друзьями прекрасно понимаем, что вы выполняете свой долг, хотите, так сказать, пролить свет на очень трудное для нашего понимания дело, которое для нас лично
Вы, господин штурмбанфюрер, кое о чем забыли. То, о чем я сейчас скажу, очень важно, так как, если оставить это без внимания, то может получиться серьезное недоразумение — мы не найдем общего языка и той точки соприкосновения, без которой невозможно достичь нужных результатов. — Проговорив это, Эккер приблизился к столу: — Господин штурмбанфюрер, вы, видимо, запамятовали, что мои друзья являются венгерскими подданными, выросли они и воспитывались в венгерских условиях, а следовательно, образ мышления у них тоже венгерский, да и на все события современной жизни (как на хорошие, так и на плохие) они смотрят совершенно другими глазами, судят о них по писаным и неписаным законам Венгрии. Иначе говоря, человек, которого считают там антифашистом, вовсе не является государственным преступником, а антикоммунист может быть таковым, и так далее и тому подобное.
Вы говорите, что Радович коммунист, и нам, к сожалению, приходится этому верить. Но Милан Радович тоже венгерский подданный, и если бы он не был членом нелегальной компартии, то, как венгерский гражданин, с полным правом мог бы разделить антифашистские взгляды, поскольку в Венгрии национал-социалистская партия вовсе не является правящей партией. Вы же ждете от моего ученика и друга Чабы Хайду, чтобы он на ваш вопрос ответил конкретным «да» или же «нет».
Извините, господин штурмбанфюрер, это просто-таки невозможно. Мои друзья — а я их обоих хорошо знаю, так как они вот уже два года учатся у меня, — кроме белого и черного цвета различают еще и различные оттенки. И если, например, Милан Радович как-нибудь в разговоре со своим другом Чабой говорил — а я уверен, такое обязательно было, — что он не любит фюрера, ненавидит национал-социалистов и тому подобное, то из этого вовсе не следует делать вывод, что Радович коммунист, хотя бы потому, что в Венгрии до сих пор многие ведущие политики выступают с заявлениями, направленными против фюрера, разделяют антифашистские взгляды. Но, уважаемый господин штурмбанфюрер, все это нисколько не мешает этим людям ненавидеть коммунистические идеи. — Улыбнувшись сначала Чабе, а затем теологу, он приблизился к Брауну: — Господин штурмбанфюрер, вы хорошо знаете, что я отнюдь не намеревался присутствовать на этом допросе и, лишь уступив просьбе вашего начальства, как член совета университета согласился прийти сюда и высказать свое мнение.
Браун с любопытством посмотрел на улыбающееся лицо Эккера:
— Ну-с, господин профессор, я вас слушаю, меня очень интересует ваше мнение.
— Можете смело зафиксировать мои слова в протоколе. Мои ученики заявляют, что они не знали о том, что Милан Радович является членом коммунистической партии, не знали они и того, что он принимал участие в нелегальной деятельности на территории империи или других стран. Так ведь, ребята?
Чаба кивнул, бросив на профессора взгляд, полный благодарности.
—
— Они обещают вам, — продолжал Эккер, — что если вспомнят что-нибудь важное, имеющее отношение к делу Радовича, то незамедлительно сообщат об этом вам. Не так ли?
— Я обещаю, — устало проговорил теолог и вопросительно посмотрел на Чабу, который молчал, устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль.
Домой Чаба вернулся только на рассвете. Выйдя из такси, он сразу же заметил, что домашние еще не спят. Ему очень хотелось избежать встречи с ними, но он понял, что это ему не удастся. «Будь что будет», — мысленно решил он, однако в дом вошел с чувством угрызения совести.
Мать встретила его в холле. Лицо ее была заплакано, под глазами темные круги.
— Ты всю семью свел с ума!
— Я не знаю, о чем ты говоришь, мама.
В дверях, которые вели из библиотеки, появилась фигура Вальтера фон Гуттена, а позади него выглядывал Аттила.
— Эльфи, входите, — вымолвил подполковник с наигранным спокойствием.
Чаба сделал было шаг вперед, но тут же остановился.
— А не отложить ли нам этот разговор до утра? — спросил он, глядя на часы. — Половина четвертого, а я так устал.
— Мы тоже устали, — заявила Эльфи. — Нужно поговорить прямо сейчас.
Все вошли в библиотеку. Эльфи нервно расхаживала взад-вперед по залу и то и дело промокала глаза носовым платком.
— Какой позор! До чего мы дошли!
Фон Гуттен подошел к сестре и, взяв ее под руку, насильно усадил в одно из кресел:
— Успокойся, Эльфи.
— Успокоиться? Как я могу быть спокойна, когда мой родной сын разрушает семью?
Чабу охватила необъяснимая грусть и разочарование. «И это моя добрая, умная, веселая мама?» — думал он, не зная, что же сказать им. А следовало сказать, что семью разрушает не он, а Аттила. Это он донес на Милана в гестапо, и он один виноват в случившемся. Однако Чаба молчал, ожидая, когда его спросят.
— Чаба, — заговорила мать, с трудом взяв себя в руки, — если ни я, ни отец уже не являемся для тебя авторитетом, то ты хотя бы подумал о дядюшке Вальтере. Но ты, как я вижу, ни с кем не собираешься считаться. Неужели мы это заслужили? Или ты хочешь, чтобы нас вместе с тобой арестовали как преступников? Твой отец находится в непосредственном окружении регента, а нас из-за тебя увезут в полицейской машине...
— Мама, я очень сожалею о случившемся, но я ни в чем не виноват.
— «Не виноват»? — Гуттен вытаращил глаза: — Дружишь с коммунистами и считаешь себя ни в чем не виноватым? Ты не думаешь, что это несколько странно, а?
— За все случившееся следует винить того, кто донес на Милана в полицию. Меня тоже туда вызывали. Мама, почему ты вдруг решила, будто мне известно, что Милан коммунист? Я этого не знал, а если хочешь услышать мое мнение, то я и сейчас не верю этому. — Бросив рассерженный взгляд на Аттилу, он продолжал: — Поверь, что это всего-навсего подлая провокация.
Эльфи хотела что-то сказать, но фон Гуттен остановил ее жестом и, подойдя к Чабе вплотную, заявил:
— Никакая это не провокация, молодой человек. Нам показывали протокол допроса твоего друга, где он во всем сознался. Он — член коммунистической партии. Это сущая правда. А я и твоя мать виновны в том, что ты дружил с коммунистом. Ты с ним в этом доме частенько встречался. Как скажется на мне арест Радовича, я пока еще не знаю. Во всяком случае, мои недоброжелатели используют это против меня, да и твой отец, видимо, тоже не обрадуется...