Шрифт:
1. Первые шорохи
Тихие летние сумерки спускались на Ташкент. В новой части города было шумно. Ярко освещены витрины еще немногочисленных государственных магазинов, широко открыты двери десятков частных лавок и лавчонок. На улицах полно молодежи; одни со связками книг и тетрадей в руках торопятся в вечерние школы, другие, принаряженные, спешат в кино или театр. Стучат
Зато в старогородской части Ташкента стояла тишина. По узеньким, мощенным крупным булыжником улицам, мимо высоких глинобитных стен-дувалов и наглухо запертых калиток неторопливо плыли к мечети правоверные. В большинстве случаев это состоятельные люди. Распустив по шелку халатов то седые, то ярко-рыжие от хны бороды, они важно и покровительственно взирали на окружающих из-под белоснежных, искусно завязанных чалм. Но изредка попадались и другие люди — молчаливые, изможденные тяжелым трудом, одни — в дешевых бумажных халатах, на других — подвернутые до колен штаны.
Эти люди не плыли важно по самой середине улицы, а незаметно, словно стыдясь своей бедности, пробирались около самых дувалов.
Из узкого переулка медленной походкой усталого человека вышел на главную улицу высокий, худощавый узбек лет сорока пяти. Темная ситцевая рубашка, заправленная в брюки, порядком засаленный пиджак, кепка и старые сандалии на босу ногу составляли его костюм. Он в нерешительности остановился на углу, словно не зная, как быть: повернуть ли налево к мечети или идти направо — домой.
— Почтенный Саттар Темирчи, кажется, забыл дорогу в дом молитвы? — с елейным ехидством проговорил важно шагающий по середине улицы тучный старик в шелковом халате и зеленой чалме. Зеленая чалма напоминала всем, что ее хозяин принадлежит к высокочтимым потомкам самого пророка Магомета. На лице старика расплылась благожелательная улыбка, но в глазах горела откровенная злоба.
— Молитва, идущая от сердца, всегда угодна богу, где бы ни молился правоверный — дома или в мечети, — независимым тоном ответил Саттар Темирчи, но в его голосе все-таки послышалось смущение. Потомок пророка, не удостоив Саттара ответом, проплыл дальше.
— Салям аликум, Саттар-ака, — почтительно поздоровался с Саттаром невысокий, дочерна загорелый человек в ситцевом халате.
— Здравствуй, Гулям, — приветливо улыбнулся Саттар. — В мечеть?
— Да, хозяин приказал обязательно сходить.
— На молитву гонят чуть не палкой… — неодобрительно усмехнулся Саттар. — А сам-то хозяин где?
— Уже с час как ушел в мечеть. Только кончили укладываться, он ушел.
— Укладываться?! Куда это собрался уезжать твой хозяин? — спросил Саттар, направляясь вместе с Гулямом к мечети.
— Ох! Ты ведь не знаешь, — оглянувшись по сторонам и понизив голос, ответил Гулям. — Всех жен с детьми хозяин отправил в Той-Табе, к брату, а сам завтра уезжает в Наманган!
— Припекло, значит, — удовлетворенно кивнул головой Саттар. — И сад, и дом — все бросает, живоглот проклятый, лишь бы шкуру спасти.
— Зачем бросает? — удивился Гулям. — Где ты видел, чтобы богатый человек отказался от своего имущества? Дом хозяин отдал своему старшему сыну Самигу. Самиг теперь большим человеком стал. Должность высокую получил.
Саттар нахмурился, но ничего не ответил. Так в молчании они дошли до конца квартала и повернули к мечети.
Это была одна из небольших старогородских мечетей Ташкента. Прямо с улицы несколько широких каменных ступеней вели к невысокому портику, поддерживаемому четырьмя приземистыми кирпичными столбами. В глубине портика темнела резная, старинной работы, деревянная дверь в мечеть. Под потолком висел большой старинный фонарь. Обычно закоптелый и пыльный, сейчас он был чисто протерт, и в нем горела не простая коптилка, а хорошая лампа со стеклом. При свете фонаря человек двадцать собравшихся на молитву правоверных столпились около одного из столбов портика. Болезненного вида юноша в пестром ферганском халате и большой чалме негромко, но проникновенно читал наклеенное на столб воззвание. Глаза его возбужденно блестели. «…Эти кяфиры и ренегаты-коммунисты не верят в бога, пророка и день страшного суда. Верующих они лишают всего и обрекают их имущество и жизнь на гибель…» — громко звучал в тишине высокий голос.
— Истинно так. Святые слова, — утробно вздохнул пожилой безбородый узбек с тупым, заплывшим жиром лицом и вытер струящийся из-под чалмы пот. Но его никто не поддержал. Многие, нахмурившись, отошли в сторону, остальные, испуганно переглядываясь, топтались на месте.
«…Теперь наша Родина превратилась в арену борьбы. Священная война стала обязательной и насущной потребностью сегодняшнего дня…» — продолжал читать воззвание молодой узбек.
Саттар и Гулям остановились за спинами столпившихся около столба людей и внимательно прислушались.
«Мусульмане! Смело начните священную войну… — донесся до них голос чтеца. — Сам бог вам помощник и покровитель. Вам будут помогать четыреста миллионов мусульман, обитающих на земном шаре, и все религиозные нации. Бог даст…»
— Что?! — загремел под сводами портика возмущенный голос Саттара. — Какая собака снова завыла о священной войне?!
В мгновение люди разбежались в стороны, и у столба остались только юноша в чалме и заплывший жиром безбородый. Человек пять-шесть из тех, кто был недоволен воззванием, подошли и встали за спиной Саттара. Это были бедно одетые люди.
— Откуда взялась эта пакость? — взглянув на воззвание, спросил молодого фанатика Саттар.
— Этого никто не может знать, а тем более ты!.. — вызывающе ответил тот. — Слова божественной правды…
— Знаем мы эту божественность, — сердито ответил ему Саттар и сорвал со столба воззвание. — Впутываете бога в свои грязные делишки.
— Что ты делаешь!.. — закричал толстяк, наливаясь яростью. — Разве ты не мусульманин, не правоверный!..
— Я-то правоверный, а вот ты… — спокойно начал Саттар и вдруг, придя в ярость, поднес к самому носу опешившего жирного чалмоносца тяжелый и костистый, со следами плохо отмытого мазута, кулак. — Только осмельтесь лапу поднять, шакалы! В порошок сотрем. Даже могил ваших никто не найдет. Так и знайте!..