Последний путь Владимира Мономаха (др. изд.)
Шрифт:
— Здравствуй, спафарий, — милостиво приветствовал его глуховатым и скрипучим голоском логофет дрома.
— Многая лета твоему благолепию.
Евнух окинул взором огромное тело этого счастливца, вдыхавшего запах степей, и, видимо, не одобрил такое предрасположение к полноте. Но каждому свое.
— Ну как там, в Кумании? — спросил он спафария.
Куманами греки называли половцев, но Халкидоний растерялся и не знал, что ответить.
— По необозримым степным пространствам скачут во множестве дикие
— улыбался евнух.
Спафарий ничего подобного не видел или не заметил, но поспешил ответить, чувствуя, что этим доставляет удовольствие собеседнику:
— Во множестве.
— Воображаю, какое это волнующее зрелище!
— Скачут во множестве, во всех направлениях, — повторил Халкидоний, уже входя во вкус.
— Да, — вздохнул логофет, мечтательно устремляя взоры куда-то вдаль и уже не слушая спафария, — там живут люди, по своему положению варвары, однако знающие, что такое перемена мест и свобода от ложных предрассудков. А мы погребли себя в книжной пыли. Но поведай мне о том, как ты мчался на скакунах, совершал переправы через бурные реки, вступил в единоборство с разъяренным барсом; Рассказывай же, спафарий!
Он даже простер вперед ручки.
Халкидоний почувствовал смущение. У него не хватало смелости вынуть из-за пазухи платок, чтобы вытереть пот на лбу и придать себе некоторую независимость, хотя он и считал, что подобная принадлежность костюма является признаком хорошего воспитания и всеми принята во дворце.
— Да, путешествие мое было полно всяких трудностей. Огромное количество блох в этих шатрах, пища самая грубая…
Он не знал, о чем еще рассказать логофету. Видя, что спафарий отнюдь не обладает даром повествования, Никифор вздохнул опять и перешел к делу.
— Итак, ты доставил архонта? — спросил он, пожевывая тонкими губами. Желтое, сморщенное, как засохшее яблочко, лицо евнуха было лишено растительности, жалкие остатки которой удалялись брадобреем, но в глазах у него поблескивал живой ум.
— Архонт прибыл в сей богохранимый град в полном благополучии, — доложил спафарий и даже поклонился низко при этих словах.
— Где же он?
— Почивает на корабле.
— Не делал попыток к бегству?
Логофет разговаривал с Халкидонием, заложив руки за спину, стоя к нему спиной.
— Смею сказать твоему благолепию, что убежать с корабля затруднительно.
— Не высказывал ли он что-нибудь такое, что ты считал бы нужным и необходимым сообщить мне?
Не соображая, на что обратить внимание логофета, спафарий вспомнил:
— Говорил, что с ним поступили в нарушение всех божеских и человеческих законов. Он уверен, что это сделано по наущению киевского архонта.
— Так, так…
— Часто буйствовал в пути, требовал, чтобы я повернул корабль в обратный путь. Тогда мы примешивали в его вино снотворное в небольшом
— Ну что же… Эти скифы ужасны в гневе. Значит, архонт считает, что его пленили по замыслу киевского правителя?
— Так он говорил.
— А не выражал ли он желание служить василевсу?
Халкидоний замялся:
— Как будто не выражал.
— Однако в своих высказываниях относился к благочестивому с должным почтением?
Спафарий вспомнил, какие слова произносил Олег, говоря о царе, и стал покашливать в кулак. Евнух нахмурился и не настаивал на ответе.
— Ну, об этом в свое время. Но что он несет?
Не понимая, о чем идет речь, Халкидоний недоуменно посмотрел на логофета, а потом, следуя за его любопытствующим взглядом, в котором чувствовалось нетерпеливое желание что-то узнать, — в окно. Тогда спафарий увидел в глубине дворцового пространства, обнесенного каменной оградой, служителя, несущего в руках какую-то птицу, трепыхавшую крыльями.
— Как будто бы курицу несет? — спросил логофет и даже посмотрел с мучительным сомнением на спафария, интересуясь его мыслями по этому поводу и забывая на мгновение о разнице их положения. Потом присел немного, чтобы лучше рассмотреть происходящее на дворе.
Халкидоний тоже стал вглядываться в пернатую ношу. Служитель спокойно шел, не помышляя даже, что служит предметом высокого внимания. Но острое зрение у спафария не было столь утомлено чтением мелко написанных доносов и панегириков, как подслеповатые глаза евнуха, и он отлично разглядел, что несут не курицу, а петуха. В руках у этого человека бился огромный белый петух с красным гребнем. Халкидоний так и заявил:
— Служитель несет петуха.
— Петуха?
— Смею утверждать.
— Гм… Куда же он несет его?
— Вероятно, на поварню, — высказал свое предположение Халкидоний, польщенный тем, что волею судьбы принимает участие в таком важном обсуждении земных дел.
Губы логофета скривились в скептической ужимке.
— На поварню? Не думаю. Она расположена на другом конце двора, за кладезем святого Саввы… Странно, странно…
Однако Никифор спохватился, и разговор снова перешел на Олега.
— Итак, архонт находится на корабле?
— На корабле.
— И считает, что по козням киевского правителя?
— Я уверял его, что это не так.
В глазах евнуха вспыхнуло неудовольствие, перешедшее в гнев. Он вскипел и топнул ножкой в черном башмаке.
— Кто позволил тебе это? Глупец! Для тебя достаточно отговариваться незнанием. Остальное объяснят ему вышестоящие.
— Прости мое неразумие… — стал растерянно оправдываться спафарий.
У него уже не в первый раз в голове мелькнула мысль, что угодить сильным мира сего не легко. Никогда не знаешь, что надо сказать — черное или белое.