Последний путь Владимира Мономаха
Шрифт:
– Забава… – смеялись окружающие. – Если знаешь что, расскажи. У тебя длинный язык.
– Что могу рассказать? По боярскому повелению разорял вороньи гнезда на деревьях и с высоты в оконце смотрел…
Мужем Евпраксии был Алеша Попович, один из старых дружинников Мономаха, сын ростовского попа, красавец собою в молодости и храбрый воин на ловах и на поле брани. Однажды во время отсутствия князя он отстоял Киев от неожиданно появившихся половцев и получил от Мономаха золотую гривну на шею, стал, как некоторые другие, вельможей в его палате. Но вскоре он умер, и молодая его вдовица, красивая как церковь в позолоте, стала притчей на языках у всех киевлянок.
– Что же ты увидел в оконце? –
– Увидел, как Забава в горнице нагая стояла и в ручное зеркало смотрелась. Белая вся как снег, с распущенными волосами как золото.
– А кто еще там был?
– Соловей. Заморский гость.
– Почему так прозвали?
– Когда песни поет, люди плачут. Такой у него голос.
– Целовал Забаву?
– Вино пил из стеклянной чаши, а через нее весь свет виден. Потом на кифаре играл.
– А еще что видел? Пьяница захохотал.
– Надо мною воронье кружилось и каркало. Я с дерева упал на землю. Ничего больше не видел, а если видел, то мне еще жизнь мила, пока мед есть в медуше.
В корчме сидел старый гусляр, забредший сюда после того, как его прогнал священник от церкви. Пьяница сказал ему:
– Вот сыграй нам на гуслях!
Но другой махнул на старика рукой:
– Они боярам любят услаждать слух. Кто-то спросил:
– О чем же он поет, старик?
– О правде.
Сидевший рядом с гусляром на обрубке дерева княжеский отрок Даниил, любитель всяких повестей, вечно слонявшийся по торжищам и людным местам, слушая всюду, о чем говорит народ, сказал:
– Правда ныне как бисер в кале. Не мечите его перед свиньями.
– А тебе что надо здесь? – грозно обратился к нему пьяница. – Твое место в палатах, а не в корчме, где бедняки собрались.
Отрок примирительно ответил:
– Что расшумелся? Гневающийся человек подобен корабельщику, который в печали мечет все свое достояние в море, а когда утихает буря, жалеет то, что бросил в пучину. Так и ты. Что тебе надо от меня?
– В боярских корзнах ходите! – ворчал пьянчужка. Но в это время кто-то стал с волнением рассказывать:
– Чудо великое совершилось в Киеве.
– Какое чудо? – послышались вопросы. – Что сотворилось?
– Никола совершил чудесное явление.
– Может, монахи придумали?
– Разве я знаю.
– А что говорят?
– Будто некто плыл в ладье из Вышгорода в Киев, а жена того человека держала на руках младенца, но утомилась в пути, уснула и уронила дитя в воду, и оно утонуло. Тогда отец стал укорять Николу. Он выговаривал, что не только ему зло причинил, а и себе: кто же теперь его будет считать чудотворцем?
– И что же случилось?
– А вот что: дитя нашли в святой Софии, и вся икона Николы была мокрая от днепровской воды! Сейчас об этом объявляли на торгу, и муж прибежал к жене. Она его при всех бранила, что не верил в святого.
Но за ковшом меда беседа клонилась к веселию. Людям хотелось позабыть о своей бедности. Дед, веселый человек, обнимая внука, сказал ему:
– Спой нам про Моревну. Соседи удивились:
– Так мал – и поет про Моревну?
– Голос ему дан, как соловью.
– Тогда спой, отрок!
Злату тогда было едва десять лет. Он смущался среди чужих. Но дед попросил опять:
– Спой про Моревну.
Злат запел, глядя в небеса, которыми в корчме был закопченный потолок из бревен:
Моревна – это цветы на поле, звезды на небесах, соловьиное пение. Моревна жила за синим морем, замуж за царевича вышла. Была она воительница, Моревна, но уходя на войну, просила: «Муж, ходи по всем палатам, только в одну клеть не спускайся! Там Кощей к стене прикован на двенадцать цепей!» Царевич забрел и в клеть от скуки, и упросил его враг, чтобы дал напиться воды. И тогда Кощей разорвал все цепи и Моревну похитил, унес в подземное царство. А там – сон, зима, оцепененье. Но царевич отправился в путь, искать Моревну по свету. Он в подземное царство спустился, разбудил там Моревну звоном золотых гуслей и вернул ее к людям, на землю. Так весна возвратилась, усыпая лужайки цветами. Перун, Сварожич! Молнии – твои стрелы, радуга – лук, тучи – одежды, громы – глагол, ветры и бури – дыханье…Все ссоры затихли, люди слушали древнюю песню. Злат научился петь ее у старого деда. Седоусый гусляр перебирал струны. Наверху жил митрополит и стояли церкви, а здесь, на Подолии, еще хранилась память о древних богах.
Потом гусляр сказал:
– Великий ты будешь певец и прославишь Русскую землю!
Отрок Даниил погладил Злата по голове:
– Горазд ты петь. Не знал, что у нас в Переяславле такой певец растет. Ты чей?
Дед за него ответил:
– Мы с Княжеской улицы. Знаешь плотника Вокшу?
– Вспомнил. Видел тебя с внуком в церкви Михаила. Надо будет князю о тебе сказать.
Отрок пил с дедом мед из одного ковша. Вспоминая песню, Даниил, любитель книжных изречений, сказал:
– Весна есть дева, украшенная цветами, сладостна для зрения.
– А лето? – спросил дед.
– Лето? Муж богатый и трудолюбивый, питающий плодами рук своих и прилежный во всякой работе. Он без лености встает заутра и трудится до вечера, не зная покоя. Осень же подобна многочадной жене, то радующейся от обилия, то печалящейся и сетующей на скудость земных плодов.
– А зима – лютая мачеха, – прибавил пьяница, уже примирившийся с отроком и растроганный песней.
К нему обращались:
– Расскажи еще что-нибудь про Забаву.
– Слышали, что случилось с серебряной чашей?
– Не слышали.
– Вот что случилось, – вытер мокрые усы пьянчужка. – Однажды остановились у нас на дворе калики, шедшие в Иерусалим. Но среди них был один молодой, редкой приятности юноша, по имени Касьян…
Вскоре это стало известно всему Киеву. Странники шли в Иерусалим, питаясь в пути христианским подаянием. Среди этих людей почтенного возраста оказался и Касьян, совсем юный монашек, похожий на архангела со своими длинными кудрями. Проходя городом, они очутились на дворе у Путятишны. По обычаю, их кормили рыбной похлебкой и пирогами в черной избе, когда молодая вдова, бродившая от скуки по всему дому, неожиданно спустилась на поварню и увидела странников. По большей части это были монахи, изгнанные из разных монастырей за пьянство и блуд. Но ее глаза приметили среди них красивого юношу в смешно сидевшем на нем монашеском одеянии. Такому носить бы корзно и парчовую шапку с бобровой опушкой!