Последний рыцарь короля

Линдт Нина

Глава 7

Во дворце Никозии царила праздничная суета: с минуты на минуту ожидался приезд графа Альфонса Пуатьерского, брата Людовика І. Кипр стал для крестоносцев пунктом встречи, здесь король ждал всех, кто пожелал примкнуть к армии Креста, прежде чем обрушиться на Египет. Остров был идеальным местом для сборов и к тому же последним христианским пристанищем – дальше простирались земли, захваченные мусульманами. Король Кипрский уговорил Людовика остаться здесь на зиму, чтобы все рыцари могли успеть собраться к началу похода, сам он тоже принял вместе со своими прелатами и знатными владетелями острова крест и пообещал королю примкнуть к его святому предприятию, если армия Креста отложит свой отъезд до весны. Людовик согласился, но очень скоро пожалел

об этом: прелесть климата и продолжительная праздность породили нравственную испорченность и ослабление дисциплины в армии крестоносцев, а невоздержанность и жара привели к болезням многих пилигримов. Многие знатные феодалы начали роптать на то, что продали свои земли и разорились, чтобы последовать за королем в крестовый поход; щедрых подарков Людовика было недостаточно, чтобы успокоить эти жалобы.

И все же пребывание короля Французского на острове не было бесполезным для христиан на Востоке. Он примирил множество враждующих группировок того времени, прежде всего тамплиеров и иоаннитов.

Глава ордена тамплиеров Гийом де Соннак был личностью темной и не до конца понятной не только королю Людовику, но и самому Папе. О магистре де Соннаке на Востоке ходили весьма противоречивые слухи. Говорили, что новый магистр тайно поддерживал отношения если не с султаном, то по крайней мере с его эмирами; в этом он следовал обычаям ордена Храма со времени Робера де Красна. Воспользовавшись длительным пребыванием Людовика на Кипре, глава тамплиеров попытался наладить отношения некоторых из эмиров с французским королем, возможно, чтобы начать переговоры или организовать нужную диверсию в мусульманском лагере. Вместо того, чтобы воспользоваться переговорами и привлечь на свою сторону оружие и людей, Людовик резко отверг предложение магистра. Он горячо порицал Гийома де Соннака и запретил ему без разрешения принимать турецких посланников.

«Ибо невозможно представить, чтобы король, отправившийся на войну с неверными, вошел в союз с мусульманами», – сказал Людовик. Многие из рыцарей и священников поддержали решение короля, подозревая магистра в том, что тот заключил договор с неприятелем. Злые языки шептали, что магистр ордена Храма и султан Египта заключили столь добрый мир, что оба велели отворить себе в чашу кровь. Иоанниты, прежде враждовавшие с тамплиерами, решили усугубить ситуацию, начались ссоры между двумя орденами, и королю пришлось призвать в помощь всю свою мудрость и терпение, чтобы помирить враждующие стороны, поскольку разлад в духовных орденах означал разлад среди воинов. В свете предстоящего похода подобное разрешение конфликта оказалось весьма кстати. Он заставил иоаннитов и тамплиеров поклясться в том, что они примирятся между собою и не будут иметь других врагов, кроме врагов Иисуса Христа.

Горячие генуэзцы и вспыльчивые пизанцы также постоянно и яростно препирались между собою; обе стороны готовы были решить свой спор оружием, и ничто не могло остановить позора междоусобной войны в христианском городе. Мудрое посредничество Людовика восстановило между ними мир. Было улажено много других неурядиц. Французский монарх являлся для всех кем-то вроде ангела согласия. Предсказания, распространившиеся даже до Персии, возвещали, что один франкский государь в скором времени освободит Азию от неверных.

Всю ночь в Лимассол прибывали корабли, и вереницы рыцарей, с лошадьми и вещами, устремлялись в Никозию и соседние города, чтобы там расположиться на зиму. Стоял декабрь, отправление планировалось не раньше, чем через два месяца.

Король, отстояв службу, вернулся из храма в благом расположении духа. Его жена, королева Маргарита, в сопровождении своих дам пересекла сад. Впереди, кривляясь и кувыркаясь, бежали карлики и шуты, их веселые шутки и фокусы вызывали смех у женщин, а звон от колокольчиков, нашитых на их яркие одежды, разносился по саду. Завидев короля, дамы поприветствовали его, он же, поклонившись в ответ, проследовал в зал, где его ждала группа шампанских рыцарей, прибывшая накануне. Среди них был Жан де Жуанвилль, который собрал под своим знаменем двенадцать рыцарей, взяв их на содержание, не имея достаточно доходов. К тому времени, как они прибыли в Никозию, у него и вовсе не оставалось денег, чтобы оплатить их службу и проживание, и Жан находился в растерянности. Рыцари уже предупредили его, что если он не добудет денег, они его покинут, и в тот день Жан был в полном отчаянии, о котором, впрочем, он никому и словом не обмолвился, когда со своей командой был представлен королю.

– Сир Жуанвилль, – сказал король, когда ему представили Жана, – я хочу просить вас об услуге, которую, надеюсь, вы сочтете возможной мне оказать.

– Я к вашим услугам, сир, – ответил Жан. Он не представлял в тот момент, чем может пригодиться королю, с которым не был знаком.

– Я прошу вас стать моим сенешалем и поступить ко мне на службу, – ответил король.

Жан де Жуанвилль встрепенулся и всмотрелся внимательнее в лицо короля. Возможно ли было, чтобы он как-то узнал о том, что Жан нуждается в деньгах? Или этот король действительно оправдывает те многочисленные легенды, что о нем ходят, и в самом деле обладает даром провидца?

– Я буду счастлив служить вам, сир, – сказал Жуанвилль, воспряв духом, – но, боюсь, что вы не знаете, кого берете.

– Я знаю о вас достаточно, чтобы доверять вам. Вы можете считаться у меня на службе с этого момента, – и король велел выдать опешившему Жуанвиллю 800 ливров.

«Боже милостивый, да ведь это даже больше, чем мне нужно. Воистину благое путешествие, воистину под покровительством Христа, иначе как объяснить то, что Ты так милостив даже ко мне?» – Жуанвилль даже и представить себе не мог в тот момент, что в его жизни удивительное только начинается и что эти 800 ливров даруют ему место не только возле великого короля, но и становятся залогом, обеспечивающим ему место в истории [2] .

2

Жан Жуанвилль станет хронистом седьмого крестового похода. Именно благодаря его записям до нас дошли подробности тех далеких событий.

Ожидание в то утро прибытия графа Пуатьерского совершенно невероятным образом напоминало Людовику день коронации. Перед его мысленным взором вновь и вновь проносились картины того памятного дня, страх и неуверенность, одолевавшие его, поддержка матери, забота придворных. Выйдя из залы после разговора с рыцарями, он пошел в сад, но не туда, где слышался смех женщин и звуки музыки, а в беседку, где было тихо и можно было спокойно дать волю воспоминаниям. Раз уж они постоянно преследовали его, надо выпустить их и дать возможность прозвучать в ушах и промелькнуть перед глазами.

Когда мальчику было только 12 лет, внезапная смерть отца лишила его беззаботного детства и заставила повзрослеть.

Людовик с раннего возраста отличался глубокой религиозностью и чувством ответственности перед Богом и людьми. Сказывалось суровое воспитание любящей матери, Бланки Кастильской. Он усвоил с детства, что на короля возложен долг быть посредником между Богом и людьми, он представляет свою страну и решает судьбы тысяч людей.

Мать не боялась возложить на мальчика бремя ответственности, хотя он мгновенно становился для Франции всем – воином, дипломатом, первым лицом государства… В тот момент Франция ассоциировалась у многих с белокурым худеньким подростком, немного неуверенным в себе, но неизменно серьезным.

Мальчик-король был венчан на царство в огромном соборе при великом скоплении народа. Он плохо спал всю ночь, рисуя в воображении предстоящий день, сердце его билось, и, хотя Людовик горячо помолился Богу перед сном, прося о мудрости и справедливости в будущем правлении, он в течение всей ночи то и дело возбужденно вскакивал с постели и, опустившись на колени, горячо шептал молитвы, надеясь, что они усмирят его тревогу и страх.

Было действительно страшно входить в собор: сердце замирало и к горлу подкатывал ком, который было больно глотать. Мальчик медленной, но твердой походкой прошел по красной дорожке, смотря только на распятие на алтаре – по сторонам смотреть не хватало смелости.