Последний Рюрикович
Шрифт:
Обернувшись, Ивашка увидел высокого худого человека, на вид уже немолодого и одетого во все черное. Две резкие морщины, идущие острыми стрелами от крыльев массивного носа, казалось, прорезали его лицо насквозь, настолько они были глубокими. Бороды и усов у него не было вовсе, что показалось мальчугану удивительным, ибо такого в обычае на Руси не было, да и черная одежда, хоть и привычного покроя, тоже показалась Ивашке в диковину.
«Иноземец, поди», – мелькнула у него в голове мысль, но тот обратился к мальчику на чистом русском языке:
– Ты кто? Как звать? Кто такой?
Ивашка нерешительно повел плечами, потом выпалил:
– Ивашка я. С монастыря…
– Послушник?
– Нет, я… так… живу там. А вы, дяденька, иноземец? С Рима будете? – в свою очередь полюбопытствовал мальчуган, вспомнив название города, о котором часто рассказывал ему, вспоминая свои скитания, еще дед Пахом, и был удивлен бурной реакцией незнакомца.
Тот, крепко стиснув губы и больно ухватив Ивашку за ухо, прошипел ему прямо в лицо, сверля мальчика бледно-голубыми, как бы выгоревшими глазами:
– Почему Рим? Откуда про сей город знаешь? Почему так говоришь?
– Дед Пахом сказывал про град сей, жил он там давно еще, – морщась от боли, захныкал Ивашка.
– А почему решил, что я оттуда? Может, из Парижа, Варшавы, Кракова, а? – продолжал допрос чужеземец.
– Ой, дяденька, уху больно, отпустите за ради Христа! – взмолился Ивашка. – Я сих градов и не видывал, а про Рим дедуня сказывал, что там монахов ужасть сколько, в одеже черной все ходят, вот я и подумал… ох… – Ивашка вздохнул от облегчения, почувствовав, что пальцы-клещи наконец разжались, и, потирая малиновое ухо, с опаской отодвинулся от иноземца.
– Помимо Рима на свете есть множество всяких городов, а сам я буду купец и лекарь, – помолчав, пояснил незнакомец.
– Как отец Феофилакт? – поинтересовался Ивашка.
– Кто это?
– А вон спит. Я с ним сюда приехал, Москву поглядеть.
Незнакомец с минуту разглядывал багровое лицо монаха, залихватски храпевшего на сене, брезгливо поморщился, увидев мух, ползавших по его лицу, и наконец, толкнув его, громко сказал:
– Вставай.
Храпенье прекратилось, но монах не проснулся. Иноземец еще раз толкнул его нетерпеливо: – Ну!..
Феофилакт открыл глаза. Потом потер их кулаком, недоуменно глядя на иноземца, и, окончательно отойдя от сна, хрипло кашлянул:
– Чего надо?
– Поговорить, – последовал сухой ответ.
Монах встал, подозрительно поглядел вокруг, послушно сделал несколько шагов в сторону, куда его властно увлек человек в черном, и хмуро произнес:
– Не пойму я чтой-то… – Но незнакомец прервал его вопросом:
– Как идет торговля? – И насмешливо прищурился.
– Помаленьку, – уклонился от ответа монах, по-прежнему не понимая, кто же перед ним стоит: праздный гуляка или возможный покупатель.
– Да-а-а, – сочувствующе протянул человек в черном. – Вижу, что помаленьку. А точнее, совсем маленько, – и он сочувствующе вздохнул.
– Цены настоящей не дают. А товар славный, – пожаловался монах и поинтересовался: – А ты как, человек хороший, всурьез вопрошаешь али так?
– Всурьез, – не стал увиливать иноземец.
– И сколь дашь?
– А сколь запросишь?
Феофилакт потряс головой, проверяя, не наваждение ли пред ним.
«Чтой-то тут не так», – мелькнула мысль и пропала, резко сменившись другой, недоверчивой, но уже радостной:
– Ну, а ежели я по рублю на четверть ржи скажу?
– Пойдет, – утвердительно кивнул иноземец. – Только чтобы четверть новая [37] была, – сразу уточнил он.
– Ишь какой, – ухмыльнулся Феофилакт. – Впополам цену рубишь. Так-то оно негоже, мил человек. А давай не по-твоему и не по-моему. Я тебе новыми четвертями, а ты мне за них по рублю и шесть десятков денег сверху [38] . Идет?
Незнакомец некоторое время стоял молча, что-то высчитывая в уме, после чего согласно кивнул головой.
37
В то время существовала так называемая старая четверть, составлявшая четыре пуда ржи, и новая, «казенная», вмещавшая шесть пудов.
38
В рубле того времени было 200 денег, или 100 копеек.
– Тогда по рукам, – и Феофилакт протянул мощную длань с поросшими густым волосом пальцами, чуть подрагивающими от нетерпения.
«Неужто возьмет?» – не верил он нежданной удаче. За такую цену он и не рассчитывал расторговаться, а тут…
– Обожди. Купить я куплю, – иноземец в подтверждение потряс тугой мошной, – но попрошу придачу.
– Каку хошь, – обрадовался монах.
Цена, названная им, была чуть ли не вдвое выше той, по которой он уж было хотел продать рожь, и в полтора раза превышала среднюю.
– Мне нужен мальчик.
– Какой мальчик? – вытаращил глаза монах.
– Вон тот. – И незнакомец тонким длинным пальцем небрежно указал на Ивашку.
– Как так «нужен»? – Лицо Феофилакта начало наливаться гневом. – Чай не холоп, не смерд какой. Вольный, с монастыря. Не хозяин я ему. Да и не вещь это, чтоб купить-отдать-продать можно было. Лучше бы ты шел отсюда куда подальше, человече, а то я и осерчать могу. – И, поморгав секунду (видно, не выходила из головы неудачная торговля), добавил: – Вот другого чего могу дать. Не желаешь? Все, что душе угодно.
Незнакомец покачал отрицательно головой и пояснил:
– Мальчика я уговорю. Он поедет со мной добровольно, а вам за труды я дам талер, – и иноземец потряс черным тугим мешочком, который тотчас издал веселый заливистый звон.
– Сказал же я, – крякнул монах. – Не продается отрок. Не продажный. Да и цена не сходная. Просто курам на смех, да и только. Что я, ефимков [39] не знаю? За них много не купишь.
– Не лги, монах. – Человек в черном укоризненно покачал головой. – Лгать – грех. А талер за него, – и он кивнул головой в Ивашкину сторону, – это вполне достаточно, если не сказать больше. Просто мне срочно нужен мальчик в услужение, вот я и переплачиваю.
39
Ефимок – так называли на Руси талеры.