Последний самурай
Шрифт:
Я присоединилась к этой горстке избранных в 1985 году. Было мне 23.
Вот первое предложение из этой малоизвестной книги: «Es ist wirklich Brach und Neufeld, welches der Verfasser mit der Bearbeitung dieses Themas betreten und durchpflugt hat, so sonderbar auch diese Behauptung im ersten Augenblick klingen mag».
Немецкий я учила по самоучителю и сразу же узнала в этом предложении несколько слов: Не подлежит сомнению то-то и то-то, которое с тем-то и тем-то имеет то-то и то-то, а следовательно, что-то также это нечто может то-то с первым тем-то.
Оставшуюся часть предложения я расшифровала, заглянув в Немецко-английский словарь и обнаружив там значения следующих слов: Brachfeld, Neufeld, Verfasser, Bearbeitung, Themas, betreten, durchpfliigt, sonderbar, Behauptung, Augenblick
Нет, я, разумеется, испытывала бы неловкость, читая эту книгу в присутствии знакомых мне людей, поскольку к тому времени мне уже следовало выучить немецкий в совершенстве. И не нужно было напрасно терять время в Оксфорде на лекциях по аккадскому, арабскому, арамейскому, хеттскому, пали, санскриту и йеменским диалектам (не говоря уже о курсах по папирологии и иероглифике) — и все это вместо того, чтоб штурмовать бастионы действительно необходимых человеку знаний и наук. Проблема заключается в том, что если ты выросла в таком месте, где сходят с ума от радости по поводу приобретения первого мотеля, где имеют самое смутное представление (если вообще имеют) о самом существовании Йемена, тебе непременно захочется изучать эти самые диалекты, поскольку ты осознаешь, что другого шанса скорее всего у тебя не будет. Я лгала про все на свете, кроме своего роста и веса, лишь бы попасть в Оксфорд (ведь на примере отца было ясно, что может случиться С человеком, позволившим посторонним людям писать на тебя отзывы с отметками и рекомендации). И, поступив туда, решила использовать эту возможность на полную катушку.
И то, что я получила аттестат и добилась стипендии, чтобы иметь возможность всерьез заняться наукой, свидетельствует лишь о том, насколько правильное представление я создала о себе и своих оценках и характеристиках (все отметки, naturlich, только «отлично» и перлы типа: «круг интересов Сибиллы чрезвычайно широк, умеет мыслить оригинально и здраво; учиться для нее радость и наслаждение»). И теперь проблема заключалась лишь в том, что надо было заняться научной работой. И еще одна проблема: кто-то из комитета по стипендиям заметил в мой адрес: «Ну, немецкий-то вы знаете в совершенстве». На что я, не моргнув глазом, ответила: Конечно! И это вполне могло быть правдой.
Рёмер был слишком сложен и туманен, чтобы искать его труды на открытых полках «нижнего» читального зала — там в основном были выставлены расхожие классические тексты. Год за годом эта книга пылилась в самом дальнем и темном углу, в подвальном помещении хранилища. Но я ее заказала, книгу нашли и отправили по моей просьбе в запасник «верхнего» читального зала «Рэдклифф камера» — так называлось отдельное каменное здание библиотеки, высившееся в центре площади. Здесь я могла читать ее без посторонних глаз.
Я сидела в галерее, разглядывала сводчатые потолки и стены, сплошь уставленные полками и шкафами с такими соблазнительными на вид книжками по неклассическим предметам. Иногда смотрела из окна на бледный камень-памятник Всем Душам и лишь изредка косилась в «Aristarchs Athetesen in der Homerkritik» (Лейпциг, 1912). Даже с виду никакая не классика.
У меня создалось впечатление, что предложение означает следующее: это поистине не возделанное, совершенно новое поле, по которому будет пробираться автор в стремлении постичь суть предмета, — так, во всяком случае, может показаться в первый момент.
Нет, пожалуй, все же не стоило выкапывать на свет божий эту книгу, но деваться теперь было некуда, и я продолжала читать. Вернее, собралась читать дальше, но потом случайно подняла глаза и увидела слева от себя на полке книгу о Тридцатилетней войне, такую соблазнительную и интересную на вид. И я взяла ее и начала читать, и книга действительно оказалась страшно интересной, а потом взглянула на часы и увидела, что пора на ленч.
Пошла на крытый рынок и целый час разглядывала там свитера и кофточки.
Есть люди, считающие контрацепцию аморальной, поскольку цель соития заключается в воспроизведении себе подобных. Примерно на том же основываются люди, считающие, что единственной целью прочтения книги является написание своей. И вот эти люди извлекают из тьмы и пыли книжку, читают ее и пишут тысячи слов, которые затем тоже попадают в пыль и тьму и ждут там часа, когда какие-нибудь новые люди извлекут их на свет божий и напишут очередные тысячи и тысячи слов, коим суждено пылиться во тьме и забвении. Иногда книга, извлеченная из тьмы и пыли, способствует написанию новой книги, которая будет продаваться в магазинах и даже, возможно, окажется интересной. Но людей, которые купят и прочтут ее потому, что она интересна, никак нельзя назвать людьми серьезными. Потому что если бы они были серьезными, то не стали бы гоняться за интересом, а написали бы тысячи новых слов, коим суждено храниться в пыли и мраке.
Есть люди, считающие, что смерть хуже скуки.
На рынке я видела несколько интересных свитерков, но все они оказались довольно дорогими.
Наконец я оторвалась от них и вернулась на насиженное место.
Это поистине не возделанное, совершенно новое поле, по которому будет пробираться автор в стремлении постичь суть предмета — так, во всяком случае, может показаться в первый момент,напомнила я себе.
Необыкновенно интересно.
Я продолжила работать над вторым предложением, с той же скоростью и преодолевая те же трудности, а потом над следующим и еще одним. На то чтобы прочесть каждое такое предложение, уходило минут десять, на страницу — час. И вот медленно и постепенно, как в тумане, начал прорисовываться смысл — так, тонущие под сводами собора, льются и формируют мелодию ноты Дебюсси.
И заканчивается она в «La Cathedrale Engloutie» меланхоличным и величественным аккордом, последним медленно умирающим «ф-ф»! Короче, примерно часов через тридцать я наконец начала понимать...
49 человек из англоговорящего мира знают, что их ждет. Никто другой не знает, да и не слишком желает знать. И однако же, как много зависит от момента озарения! Если только возможно представить себе мир без Ньютона, без Эйнштейна и Моцарта, можно представить себе разницу между этим миром и тем, в котором я закрыла «Aristarchs Athetesen...» после первых же двух предложений и взялась бы за «Schachnovelle» в полном пренебрежении к своей научной карьере. Не прочитай я Рёмера, я так бы и не поняла, что никогда не смогу стать настоящим ученым, никогда бы не встретилась с Либерейсом (да, да, именно так, это имя собственное), и мир лишился бы...
Я говорю больше, чем знаю. Я читала Рёмера день за днем, и вот через 30 часов или около того меня наконец посетило озарение. И блеск его напоминал не золото, а тяжелый свинец.
2300 лет тому назад Александр Великий вышел из Македонии с целью покорить все народности и страны, встречающиеся на его пути. Дошел победным маршем до Египта, завоевал там город Александрию и двинулся затем на восток, одерживая все новые победы, пока, наконец, не умер, оставив последователей продолжать свое дело. В ту пору Птолемей уже был правителем Египта и успешно правил всей страной, в том числе и Александрией. И именно он создал это чудо света, Александрийскую библиотеку, построенную и укомплектованную благодаря самой жесткой захватнической политике.