Последний Сармат

В году 370, по новому летоисчислению, многочисленные племена Гуннов, заполняя всё пространство бескрайних просторов степей вооружёнными всадниками, гремя бесчисленными повозками, накрытыми хорошо выделанной непромокаемой кожей, под жарким, палящим солнцем ранней весны, преодолевая вышедшие из берегов полноводные реки, медленной лавиной двинулись из Центральной Азии в сторону Кавказа. И в течение нескольких лет захватили всё его северное предгорье, а вместе с ним и плодородные приморские степи. Многих Аланов, в чьей власти находилась эта территория, побили на поле брани, других пленили, а большая их часть, во главе с королём Сангибаном, отступила на Запад, надеясь на защиту Великой Римской империи. Гунны же, наслаждаясь плодами быстрой победы, на время, забыв про Алан, продолжили свой путь дальше, теперь на Север. Но здесь им внезапно преградили путь каганаты Артании, Куябии и Славии, простиравшиеся от студёного моря до тёплых вод Гирканского и Ашкенаского морей и надёжно охранявшиеся родовыми племенами воинственных Славян и Сарматов, в коих наравне

с мужчинами отлично владели оружием и женщины, нередко стоявшие во главе своих кланов. Лишь через несколько лет, так и не победив гордые и свободолюбивые народы, они смогли договориться с ними о мире, устремив, на этот раз свой взор вновь на юг. В поисках богатства и славы к огромной армии завоевателей примкнула и основная часть, доселе воевавших с ними, Сарматов. Двумя потоками – через Перекоп и с Таманского полуострова через пролив – Гунны обрушились на Крым. Его города были взяты штурмом и разграблены. Под натиском завоевателей тысячу лет существовавшее Боспорское царство исчезло с лица земли. Затем наступила очередь германских племён-готов, живших к западу и северо-западу от Алан. Вестготы бежали в страхе за Дунай, а остготы, вступив в сражение, были разбиты. Их король Эрманарих, не перенеся позора поражения, закончил жизнь самоубийством. Под властью Гуннов оказалась огромная территория от Волги (Сарматы называли её – Ра) до Дуная. С этой поры они становятся беспокойными соседями изобилующим богатством и роскошью городам Великой Римской империи. Погрязшей, к тому времени, в междоусобных распрях патриций, а также, повсеместном мздоимстве и коррупции, в результате чего, распавшейся на западную – столицей которой по-прежнему оставался Рим. И восточную – центром которой, отныне, являлся Константинополь. Наконец в 434 году экспансию на запад возглавил Аттила – жестокий и алчный, снедаемый жаждой власти, в тоже время очень хитрый, умеющий прислушиваться к совету других. Став во главе этой многоликой армады он выдвинул Феодосию 2, сидевшему в это время на византийском троне, ультиматум. Аттила потребовал, чтобы ему были выданы все перебежчики и выслана дань, а также, чтобы были отправлены посланники для переговоров о платеже дани на будущее время. В ответ он получил уведомление, что римляне не выдадут прибегших под их покровительство людей, но вместе с ними примут войну. Разгневанный этим высокомерным ответом, Аттила, переправившись через Дунай, двинул свои орды на империю.

Сквозь узкие щели отвалившейся местами глины между грубо струганных брёвен, в сырое, тёмное помещение пробился первый лучик рассвета. Косо упав на гнилую соломенную подстилку, где, закутавшись в рваное тряпьё, лежало нечто напоминающее человека. Тотчас тело пошевелилось и, звякнув тяжёлыми цепями, висевшими на его смуглых, мускулистых руках, раздвинуло длинные космы закрывавшие лицо. На свет из-под них вынырнули широкие выразительные глаза, которые, быстро пробежавшись по мазаным стенам, остановили свой взгляд на входной двери. За ней послышался глухой человеческий голос и прямой, чуть с горбинкой нос, втянул глубоко ноздрями воздух, сразу почувствовав затхлый запах скисшего молока. Наконец прогремел засов и в открывшемся проёме вырос силуэт пожилого, гладко выбритого человека, одетого в серую тунику поверх длинных штанов такого же цвета. Придерживая ногой в сандалии дверь, он, поставил на пол деревянную миску, наполненную пахучим пойлом, и хрипло проговорил:

– Рос! Ешь быстрей и пошли в кузню. Не то Авила убьёт нас обоих. До чего же гнусная женщина. Но, надо воздать ей должное! Не женись я на ней, гнили бы сейчас мои косточки где-нибудь на равнинах Месопотамии. Да и ты, давно бы богу душу отдал на галерах, не заставь она меня купить тебя у корсаров.

Раб, поднявшись с настила, оказался выше собеседника почти на голову. Подобрав деревянную чашу с пола он, не отрываясь, высушил её до дна, пролив лишь несколько капель на чёрную бороду, окаймлявшую его щёки и подбородок, после чего, поставил посудину на место, вытер, тыльной стороной ладони, остатки пищи и не поблагодарив хозяина, сухо отозвался:

– Я готов!

Рассвет занимался где-то далеко за соломенной крышей стоявшего полукругом длинного деревянного дома, из которого только что вышли двое мужчин. На стук закрывшейся двери, тут же отворилась дверца, ведущая в соседнее помещение. Откуда показалось морщинистое лицо старой женщины. Увидев их, она громко завопила:

– Растус! Ты содержишь раба лишь для того, чтобы его кормить как жеребца. Разве за это мы сто динаров отдали? Прокес уже заждался своего заказа. Смотри, если не выполните работу вовремя, мы сами окажемся на месте этого варвара.

– Не ворчи! Успеем!

Повернув голову в сторону женщины, коротко ответил ей муж. И, не по годам бойко, заскочил в глиняное здание, отдельно стоявшее в конце узкого двора. За ним, согнувшись пополам на входе, поспешил скрыться от глаз назойливой хозяйки и раб.

– Взял бы серп, да космы обрезал этому нехристи. Противно глядеть. Не ровен час, с бараном попутаю.

Не унималась женщина, вытирая руки о заляпанный жиром передник. Наконец, поняв, что её не слышат, смачно выругавшись, плюнула на вытоптанную под ногами землю и вернулась обратно в дом. А в это время в кузнице, варвар, обнажив на лбу выжженное железом клеймо, говорившие о его строптивом характере, подвязал грязные волосы на голове куском тряпицы, нацепил на пояс грубый кожаный фартук и раздув меха горна, стал выкладывать заготовки на кузнечный стол, делая на них последние пометки. В углу, удобно устроившись в плетёном

кресле, плеснув себе в массивную кружку из пузатого кувшина белого вина, наблюдал за его работой хозяин. Вскоре, со двора ромейского простолюдина раскатисто проплыл первый удар молота, оповещая жителей города о начале нового дня.

Первые всадники Гуннов появились перед городом к вечеру. В сумрачном, затянутом облаками небе, словно предчувствуя что-то неладное, тучами кружили вороны, сверху рассматривая удивлённых горожан. А скоро стражники с крепостных стен увидели и причину их волнения. Всматриваясь в даль, они на горизонте заметили небольшой отряд конницы. Сразу можно было догадаться, что это не римляне. Приближаясь к крепости, всадники не держали строя, рассыпавшись по широкому тракту, ведущему в город, словно крупа. Об этом срочно доложили Византийскому начальнику Секстилиусу, командовавшему гарнизоном Сингидуна и тот незамедлительно отдал приказ о закрытии всех ворот, через которые можно было попасть в крепость. После чего, поднявшись на смотровую площадку, увидел их воочию. Подъехав к городу на расстояние пущенной стрелы, они остановились, и стали что-то громко кричать на непонятном римлянину языке, размахивая при этом копьями с привязанными на них конскими хвостами. Секстилиус позвал толмача и тот ему объяснил, что незваные гости называют себя Гуннами, посланными самим ханом Аттилой, от имени коего требуют открыть им ворота и сдаться в надежде на милость. Иначе гнев его будет велик, а кара к людям, оказавшим сопротивление, очень сурова. Римлянин, услышав такие слова, криво усмехнулся и вымолвил:

– Пусть попробуют взять Сингидун силой. Это им не мышей в степи ловить. Очень скоро здесь появятся римские легионы, тогда посмотрим, как они запоют.

Но войска Великой Римской империи не спешили на помощь оказавшемуся в опасности городу. Вместо них к крепостным стенам всё прибывали и прибывали необычные всадники на маленьких коротконогих лошадях. А когда стемнело, вокруг крепостных стен появилось такое множество огромных костров, что, казалось, вдали запылало небо. Утром следующего дня перед глазами Секстилиуса возникла печальная картина. Все деревья и кустарники вокруг Сингидуна, куда хватало взгляда, были вырублены варварами. Одна их часть сгорела в ночном огненном пиру, другая же пошла на изготовление штурмовых лестниц и таранов. А на их месте, словно по волшебству коварного мага, выросла невиданная по численности вражеская армия, готовая к штурму его крепости. И не успел римский военачальник отдать приказ к бою, как Гунны, наполняя всю округу диким визгом, громогласными криками и устрашающим врага воем, пошли в атаку. Приближаясь к крепости, они градом осыпали защитников города стрелами, в таком количестве, что слабые попытки римлян ответить варварам не возымели должного эффекта. Под этим прикрытием наступавшие вскоре подошли вплотную к крепостным стенам и, приставив к ним лестницы, быстро полезли, словно муравьи, наверх. День ещё близился к полудню, когда ворота Сингидуна открылись, впуская войско победителей на свои улицы. Люди в панике пытались найти спасения в его церквах. Но бог, по-видимому, как и Великая Римская Империя, на этот раз отвернулся от своей паствы, отдав их на растерзание неведомым доселе варварам.

Единственным утешением в жизни Роса, это имя дал ему хозяин ещё в Каппадокии, была его работа в кузнице. Здесь он мог спокойно, отвлечённо подумать о прошлом, потому как будущего в рабстве быть не могло, и наслаждаться красотой изделия рождающегося на свет из-под тяжёлого кузнечного молота. Новый день ничем особенным не отличался от предыдущих, проведённых им в Сингидуне, и невольник непроизвольно выполнял заданную ему работу, когда услышал громкие крики за стенами кузницы. Повернув голову в сторону римлянина, разомлевшего от выпитого им вина в плетёном кресле, раб, повысив голос, проговорил:

– Там что-то происходит.

Слово "хозяин" Рос, избегал произносить. За одиннадцать лет жизни в рабстве никто не сумел убить в нём человека. Даже корсары, захватившие его однажды в плен в водах Гирканского моря и прославившиеся в Средиземноморье своими изобретательными пытками. Не достигнув покорности от упрямого невольника, они послали его ко всем чертям, поставив клеймо на лбу за дерзость, и продав по сходной цене Римскому легионеру, которым когда-то был Растус, ныне дремавший беззаботно в углу кузницы.

– Во дворе, что-то случилось!

Ещё громче проговорил Рос и римлянин на этот раз услышав его возглас, открыл глаза. Тупо уставившись на раба, он какое-то время соображал, в чём дело, наконец, услышав ржание лошадей за стеной, испуганно вскочил с кресла, выскочив во двор. За ним, бросив молот, поспешил и невольник. То, что увидели они во дворе, ввело в замешательство их обоих. Двери и окна некогда добротного дома были выломаны неизвестными воинами, находившимися видимо до сих пор внутри. А лошади грабителей, в ожидании хозяев, стояли у входа в амбар, подбирая с земли рассыпанный овёс. Рядом с ними лежало окровавленное тело Авилы. Римлянин, сообразив, что произошло, спешно вернулся в кузницу, выскочив от туда через мгновение со старым изрядно проржавевшим мечом в руках. В этот момент из дома появился один из воинов, грабивших римлянина. Высокий и стройным моложавый юноша в конусообразном шлеме и чешуйчатой кольчуге, в одной руке держал меч, а в другой перемётную сумку, доверху набитую чужим добром. Растус, переполненный злостью, подняв оружие, кинулся на него, но тот, словно играючи отразил его удар, в ответ, насадив римлянина на свой меч, будто ягнёнка на вертел. После чего, умелым движением вернул оружие в исходное положение. Растус что-то невнятно прохрипел и замертво упал на землю.