Последний секрет Парацельса
Шрифт:
– Вот именно поэтому у меня возникло сомнение в том, что это исследование (если, конечно, мы признаем, что оно действительно имеет место) может проводиться официально. Значит, нужно искать среди частных медицинских учреждений. Бомжи, как вы совершенно правильно отметили, и в самом деле относятся к группе риска. Во-первых, им всегда нужны деньги. Во-вторых, с ними можно не заключать письменный договор, достаточно устного соглашения: разве бомж побежит в суд отстаивать свои права, если эксперимент провалится и он каким-то образом пострадает? Да и кто ему поверит, спрашивается? Более того, у таких людей либо нет родственников, которые могли бы за них вступиться, либо этим родственникам совершенно все равно, что
Леонид беспокойно зашевелился. Я не впервые видела его в таком состоянии. Патологоанатом словно чувствовал себя не в своей тарелке при упоминании о деклассированных членах общества.
– Вы сказали, нужно искать среди частников, – произнесла я, отведя взгляд от Кадреску. – Вы представляете себе, сколько сейчас развелось негосударственных медицинских и научно-исследовательских учреждений?
– Вполне представляю, – ответил Лицкявичус, помахав у меня перед носом увесистой папкой. – Здесь сведения обо всех, включая научные и псевдонаучные, занимающиеся «медицинской эзотерикой», «медицинской астрологией» и прочей ересью. Что ж, придется проверить все – ничего не поделаешь! По крайней мере, у нас есть за что зацепиться. Агния, у вас ведь завтра свободный день?
И откуда этот человек знает? Да, у меня завтра выходной, и я планировала заняться делами, связанными с предстоящей свадьбой, так как в свете текущих событий могла уделять им время лишь урывками.
– Мне понадобится ваша помощь, – не дожидаясь ответа, продолжил Лицкявичус. – Мы поедем в Институт физиологии и геронтологии. Его возглавляет профессор Земцов – светило в области изучения продления жизни. Прежде чем начнем трясти другие учреждения, занимающиеся той же проблемой, необходимо выяснить компетентное мнение. Я, конечно, мог бы побеседовать и один, но две головы все же лучше, чем одна. Так что будьте готовы завтра к девяти тридцати и ничего не планируйте до часу дня.
Конечно, зачем что-либо планировать, когда существует такой «заботливый» человек, как Андрей Эдуардович Лицкявичус, согласный взять на себя титанический труд по составлению твоего расписания на каждый день недели? Можно вообще ни о чем не беспокоиться!
Павел снова решил оставить автомобиль подальше, там, где существовала вероятность обнаружить его в целости и сохранности по возвращении. Беседа с приятелями Ракитина, как и перспектива везти в своем любимом детище дурно пахнущего Георгия, не вдохновляла психиатра, но выхода не существовало. Накануне Кобзев отдал Лазареву две рубашки и легкую летнюю куртку в надежде, что тот хотя бы переоденется, но бомж явился на встречу в тех же лохмотьях, что и вчера, сияя от предвкушения поездки на классной тачке и широко улыбаясь, выставляя напоказ отсутствующие зубы. Павел решил махнуть на все рукой и после провести полную дезинфекцию своей «крошки».
Большая свалка, где, по словам Лазарева, частенько ошивался Ракитин, находилась на окраине. Судя по всему, бомжам недолго оставалось пользоваться этим местом, так как город неуклонно разрастался, отвоевывая у них все больше и больше земли. Уже на подходе, метров за триста, Павел ощутил невероятную вонь, от которой прямо-таки с души воротило, и пожалел, что не захватил с собой респиратор или хотя бы марлевую повязку – большое упущение. С другой стороны, психиатр понимал, что эти люди вряд ли отнесутся к разговору серьезно, если он не возьмет себя в руки и не попытается не обращать на запах внимания. Чем ближе они подходили, тем меньше становилась решимость Кобзева. Нет, он никогда не был излишне щепетилен в отношении чистоты, но поручение Андрея с каждой минутой казалось все более и более невыполнимым. Он делал над собой титанические усилия, чтобы не развернуться и не драпануть в противоположном от свалки направлении – туда, где дожидалась его аккуратная машинка, насквозь провонявшая Георгием Лазаревым.
– Они там, – махнул рукой Георгий, довольно улыбаясь беззубым ртом. – За этой кучей.
Павел обреченно окинул взглядом раскинувшийся перед ним пейзаж. Он понял, что отныне его самым страшным сном станет эта сцена: освещенная ярким солнечным светом свалка с возвышающимися над ней огромными холмами и низенькими пригорками разнообразных отходов, хруст алюминиевых банок из-под пива и кока-колы под ногами и неистребимый, въедающийся в поры запах гниения.
Обогнув одну из «гор», которую Павел тут же окрестил Монбланом в силу высоты и того, что сверху она оказалась словно специально присыпана чем-то белым, что при ближайшем рассмотрении оказалось прессованной бумагой, они с Георгием вышли на «лужайку» – более или менее расчищенное место в середине свалки. Здесь жизнь била ключом. На пятачке примерно десять на десять метров стояли временные жилища бомжей, собранные из старых деревянных ящиков из-под овощей, картонных коробок из-под стирального порошка и прикрытые брезентом. Кое-где рядом с импровизированными домиками виднелись кострища, где, очевидно, приготовляли еду, и Павел даже с удивлением заметил одну старенькую печку-буржуйку: судя по всему, здесь обустраивались надолго и с толком.
Георгий окинул местность орлиным взором и, ткнув пальцем в небольшую группу людей, ползающих по соседней куче в поисках чего-то, одним им известного, произнес:
– Вон они, приятели Олеговы! Сейчас мы их выловим…
С этими словами он двинулся в этом направлении. Павлу ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. С тоской взглянув на свои до блеска начищенные ботинки из дорогой кожи, Кобзев с опозданием подумал, что надо было надеть резиновые сапоги. Ноги его утопали в осколках битого стекла, ошметках автомобильных покрышек и еще бог знает в чем. Однако имелся и один положительный момент: психиатр внезапно осознал, что уже практически не ощущает вони. Все же обоняние не зря считается самым слабым из пяти человеческих чувств!
Георгий с завидной, почти обезьяньей ловкостью взобрался на самый верх мусорной кучи и, перекинувшись парой слов с копошащимися людьми, указал вниз, туда, где стоял Павел. Ничто на свете не могло заставить Кобзева повторить подвиг Лазарева, поэтому он предпочел остаться у подножия горы и ждать, пока нужные ему люди окажутся внизу. Один из собирателей начал медленно спускаться в сопровождении Георгия.
– Ты, что ли, об Олеге поговорить хотел? – вытерев широкий, лиловатый нос распухшими пальцами, спросил он, подходя.
В нос Павлу ударил сильный запах перегара, но не сегодняшнего: скорее всего, водочные пары намертво въелись в кожу мужчины, и теперь этот аромат стал неотъемлемой частью его самого. Павел подумал, что, наверное, даже если мужика несколько часов вымачивать в уксусе, а потом мыть в бане примерно столько же времени, это ничего не изменит.
– Да, я, – подтвердил Павел, отступая как можно незаметнее, чтобы находиться подальше от бомжа и в то же время постараться не обидеть его брезгливостью. – Что ты можешь рассказать?
– А что ты можешь мне предложить?
Собеседник оказался деловым человеком. Звали его Петрухой (так представил Георгий), фамилии не имелось. Поторговавшись, сошлись на пятистах рублях. Павел протянул бомжу купюру. Тот посмотрел ее на свет, на что Лазарев почему-то среагировал довольно болезненно:
– Ты что, думаешь, я тебе фуфыря какого-то привел? Обижаешь, брат, не по-людски действуешь!
– Да я ж по привычке! – начал оправдываться Петруха, засовывая деньги за пазуху. – К тебе, Гога, претензиев никогда не было! Так что тебя, мужик, конкретно интересует?