Последний секрет Парацельса
Шрифт:
– Думаете, развитие этой спонтанной гангрены может спровоцировать операционное вмешательство? – задал вопрос Лицкявичус.
– Или ранение, – кивнул Кадреску. – Во всяком случае, я могу говорить лишь о Ракитине, так как больше для исследования у нас ничего нет.
– Даже тела больше нет! – вздохнул Никита, грустно подперев рукой подбородок. Сейчас он напоминал мне печального медвежонка Гамми из мультиков, что так любил смотреть в детстве Дэн.
– Вы думаете, это все, что я выяснил? – приподняв правую бровь, спросил Леонид. Весь его вид говорил о том, что он перестал бы с нами разговаривать, подтверди мы его догадку.
– Что еще? – спросила Вика, подавшись вперед от любопытства.
– Ну, во-первых, как я и сказал Агнии сразу после вскрытия, – Кадреску кивнул в мою сторону, – Ракитину никак не могло быть столько лет, сколько написано в его паспорте. Судя по состоянию внутренних органов, он, по крайней мере, лет на двадцать моложе. Я не стал заострять на этом внимание, так как документы могли быть поддельными, да и в паспортном столе случаются ошибки, но… Есть еще кое-что. Я не обнаружил следов лекарственных препаратов, за исключением тех, что прописали Ракитину в больнице…
– Кстати, с чем его госпитализировали? – перебил Леонида Лицкявичус.
– Острый приступ аппендицита. Операция прошла прекрасно, в реанимации он провел всего несколько часов, потом был переведен в палату. Препараты, прописанные ему, включали щадящие обезболивающие и снотворное – больше ничего.
– Так что же с ним не так? – нетерпеливо спросил Никита.
– Я обнаружил некие бионеорганические соединения, – неуверенно ответил Леонид. – Причем в огромном количестве!
– Что за соединения? – нахмурился Лицкявичус.
– Понятия не имею, – пожал плечами Кадреску. – Похоже, какие-то бактерии, но в них присутствует и неорганика.
– То есть вы полагаете, они искусственного происхождения, что ли? – спросила я, не веря своим ушам.
– Похоже на то. И это еще не конец!
– Боже, что же еще-то? – развел руками Павел, до той поры не вмешивавшийся в разговор.
– Этих бионеорганических соединений в организме Ракитина присутствовало два вида. Те, что я взял с тканей, не пораженных гангреной, отличаются от тех, которые получены из поврежденных тканей.
– И как вы это объясняете? – поинтересовался Лицкявичус.
– Мутация. Или что-то в этом роде – не знаю. Бактерии мертвы, и понять механизм их действия не представляется возможным.
– А могли они или их неорганические составляющие стать причиной нейтропении?
– Одному богу известно, – ответил Леонид, вновь обретая безразличный вид: как только вопросы вышли за пределы его компетенции, патологоанатом, казалось, потерял интерес к беседе. Тем не менее спустя несколько секунд он добавил: – Что касается неорганики, я теряюсь в догадках: сами по себе элементы и даже их сочетания, по моему мнению, не имеют смысла. Очевидно, дело именно в бактериях.
– А как насчет пути попадания в организм? – задала я вопрос. – Каким образом эти штуки вообще оказались в теле Ракитина?
– Да кто ж его знает? – передернул плечами патологоанатом.
– Ну, думаю, одно очевидно: такое количество бактерий не могли занести во время операции, – вчитываясь в цифры в отчете Кадреску, пробормотал Лицкявичус. – Иначе скорость размножения… Нет, это невозможно!
– Значит, можно предположить, что Ракитин каким-то образом заполучил эти… бионеорганические соединения до госпитализации? – констатировал Павел.
– Пока будем считать так, – кивнул Лицкявичус. – Вот только где и при каких обстоятельствах? Полагаю, нелишним было бы опросить приятелей Ракитина, ведь должен же он был с кем-то общаться, хоть и жил практически на улице?
– Попросим Карпухина? – предложил Никита.
– Да, – кивнул глава ОМР, – но только выяснить, где обретаются эти ребятки. Разговор с ними придется взять на себя тебе, Паша.
Кобзев изобразил жест, который можно было истолковать примерно так: я, конечно, не в восторге, но дело есть дело.
– Кстати, – сказала я, поняв, что разговор на этом, скорее всего, закончится, – как насчет татуировки Полетаева? Вика, ты рассказала Карпухину о…
– Да, конечно, – ответила девушка, не дав мне завершить фразу. – Татуировка готической буквы «Р» и номер «6». Шесть – число Дьявола, между прочим… Карпухин прогнал мужика по милицейской базе, но на него ничего нет. Либо он вообще не сидел, либо не в Питере и не в окрестностях.
– А что, точно выяснить нельзя?
– Можно, но потребуется время. Беда в том, что у нас до сих пор не существует общей базы по стране. Если Полетаев сидел в другом регионе, то поиск займет несколько дней. Карпухин обещал напрячь все свои связи, так что ждем-с.
– Не думаю, что это нам что-то даст, – покачал головой Лицкявичус. – Даже если Полетаев и бывший зэк, что с того? Умер-то он не в тюрьме… В нашем положении со многими неизвестными, конечно, стоит проверить все варианты.
Неожиданно подал голос Леонид, о существовании которого мы все уже успели забыть, настолько тихо и неподвижно он сидел:
– А где, вы говорите, у Полетаева была татуировка?
Все мы удивленно взглянули в его сторону.
– В области запястья, – ответила я.
– Интересно… – пробормотал патологоанатом, устремляя мечтательный взгляд в окно. Он явно не собирался продолжать, поэтому я нетерпеливо спросила:
– Что интересно? Что вы хотели сказать, Леонид?
Он перевел взгляд с окна на какую-то точку за моей спиной.
– Когда я делал первичный осмотр тела Ракитина, – медленно, словно нехотя, проговорил он, – на запястье заметил след – то ли шрам, то ли… В общем, это могла быть и сведенная татуировка. Как она выглядела, сказать невозможно, так что, может, это не имеет значения…