Последний снаряд
Шрифт:
– Как так нету?
– А так вот. Подалась к немцам, а попала в рай.
Он отпер дверь и пропустил вперёд Галину Фёдоровну.
– Заходите...
Уже в комнате, где молодая милиционерша принялась переписывать вещи, даже какие-то безделушки, подушечки и коврики, Галина Фёдоровна узнала, что Ольга Олеговна погибла в своей даче, которая сгорела от немецкой "зажигалки".
Узнав об этом, Галина Фёдоровна подумала, что её соседка никогда не отличалась не только трудолюбием или хорошим характером, но не было у неё даже обычного ума и сообразительности. Любила говорить "как хочу, так верчу", не думая о том, возможно ли то, чего ей захотелось, и чем может кончиться её затея...
Уходя с милиционершей, управдом сказал:
– Вот она и вся история с вашей соседкой, Галина Фёдоровна.
На дачу Ольга Олеговна отправилась в те дни, когда фашисты подошли совсем близко к Москве. Но и спустя несколько лет, когда их гнали уже к самому Берлину, Галина Фёдоровна вспоминала соседку:
– Что ни говори, а жалко - погиб человек.
В этих случаях Володя молчал. А Наташа как-то сказала:
– Тётя Оля конфеты мне давала. А теперь конфетов нету...
Всё чаще и чаще салют радостно бухал пушками и расцвечивал светящимися цветами московское небо. Война шла к концу. А в семье Ратиковых с каждым днём всё меньше и меньше было надежд на возвращение Матвея Тимофеевича...
В том году Володя вспоминал поговорку отца: "Месяц апрель - ему не верь". И вправду сначала был снег, солнце и дождь вперемежку, а потом наступила летняя теплынь, и вдруг снова похолодало.
В те военные годы в Москве снег почти не убирали с тротуаров и мостовых, и потому солнце, как только стало чуть припекать, погнало по улицам целые реки.
Как-то дорогой на завод Володя увидел мальчонку, который пускал по весенней воде бумажные кораблики. Они плыли, эти треуголки, похожие на маленькие головные уборы маляров, целой флотилией. Кораблики кувыркались, опрокидывались и снова плыли, плыли, плыли...
Володя на мгновение остановился. Что это поразило его в таком, казалось бы, обыденном? Нет, не обыденном для тех дней. Четыре года тому назад Володя сам пускал кораблики и бежал за ними вслед, шлёпая по лужам. А потом война, и он как бы сразу стал взрослым. И за всё время войны он не замечал, чтобы кто-нибудь из ребят пускал кораблики. Видимо, не до того было. И вот - надо же!
– целая флотилия.
Ослепительная солнечная рябь подёрнула уличный ручей. Мутная вода неслась стремительно, кораблики не опрокидывались, и Володе страсть как захотелось побежать за ними - бежать, бежать, бежать...
Всегда ему думалось: куда они плывут? Может быть, в море, которое он никогда не видел? А теперь подумал о фронте, который в ту весну был уже далеко-далеко от Москвы и подступал уже к самой столице гитлеровцев Берлину.
КАК ПО ПИСАНОМУ
Ещё несколько мгновений тому назад на фронте, за много километров от Москвы, лейтенант Шаров рассекал сжатым кулаком воздух и кричал:
– Огонь!
Пушка вздрагивала, готовая, казалось, подняться на дыбы. Выстрел забивал ватой уши. Горячая гильза выскакивала на землю, и горький запах гари смешивался с противно-сладковатым запахом порохового дыма.
И снова бойцы поворачивались, чтобы, как говорят артиллеристы, дослать снаряд. И снова, не сходя с места, передавали они из рук в руки матовый цилиндр снаряда. Отлетала предохранительная головка, снаряд проскальзывал в жерло пушки, мягко тявкал смазанный замок, и лейтенант поднимал правую руку:
– По фашистским гадам!
В это мгновение весь расчёт орудия застывал. Замковый стоял, расставив ноги, нагнувшись вперёд и вытянув правую руку к орудию. Бойцы казались статуями. Каждый оставался точно в той позе, в какой застала его команда.
– Отставить!
– пронеслось по батарее.
Лейтенант Шаров вытер платком лицо, красное от возбуждения, и платок стал чёрным от пота и копоти.
– Что делать?
– спросил замковый.
Он, так же как солдаты всего орудийного расчёта, стоял, не меняя позы. У лейтенанта Шарова блеснули зубы, которые казались особенно белыми на закопчённом лице. Он улыбался и молчал.
Замковый повторил вопрос:
– Так что же делать? Куда его теперь?
Он спрашивал о снаряде - о последнем снаряде, который дослали, а проще сказать, зарядили в орудие. Ведь, по правилам, заряженное орудие должно быть разряжено выстрелом...
Нет, на войне, даже в самой сложной обстановке, лейтенант Шаров не терялся. А тут?..
Замковый продолжал вопросительно смотреть на своего командира. Лейтенант Шаров улыбался, и взгляд его ничего не выражал. Улыбка так и застыла на его лице.
И тогда замковый спросил:
– Дозвольте прицелом по озеру?
– и протянул вперёд руку с вытянутым указательным пальцем.
– Давай!
– махнул раскрытой ладонью лейтенант Шаров.
Ствол пушки повернули, и глухо бухнул выстрел в сторону блестевшего на горизонте заболоченного озера. При этом все солдаты орудийного расчёта улыбались, как их лейтенант, завершая свою многотрудную работу так весело и радостно, как можно играть, танцевать или петь.
Когда же рассеялся дым и пар от горячего воздуха, лейтенант Шаров посмотрел на острые верхушки деревьев, как бы проследив путь снаряда. Лейтенант увидел белые облака, которые быстро бежали по голубому-голубому небу.
Так же они плыли, причудливо меняя очертания, минуту тому назад, и лес был таким же, и трава, и птицы... Но тогда была война, а теперь войны уже не было.
Солдаты артиллерийского расчёта опустили ствол пушки. Замковый открыл горячий затвор и смыл чёрный нагар белым мыльным раствором. Затем на пушку натянули зелёно-серый брезентовый чехол.
В эти мгновения такое же произошло по всей линии фронта. Солдаты разряжали винтовки, стреляя в воздух; последний раз нажал на спуск пулемётчик, а лётчик-истребитель - на гашетку.
А вот и дорога домой. В крепкую, засохшую грязь вросли обрывки зелёно-бурых мундиров, тряпки, сгнившие немецкие сапоги.
Батарея лейтенанта Шарова повернула теперь на восток - навстречу восходящему солнцу.
А из леса, раздвигая кусты, выходили на дорогу женщины в мужских брюках, с огромными рюкзаками на спине. Многие катили перед собой коляски с детьми. Ребёнок сидел сдавленный со всех сторон узлами и пакетами. Бывало, что над его головой трепетал на ветру плакатик: "Осторожно! Ребёнок!"