Последний снаряд
Шрифт:
Цех был огромным - с городской квартал. Станки - такие большие, что на них можно было улечься во весь рост. Моторы шумели, заглушая голоса людей. На резцы лилась какая-то жидкость вроде молока.
В цеху было словно в метро. Кафель на полу и станки блестели, как вымытые. Рабочие одеты в чистые комбинезоны вроде тех, что носят лётчики.
Но больше всего Володю поразил старший мастер производственного обучения. О нём он слышал ещё от отца. Восторгаясь кем-нибудь, Матвей Тимофеевич иногда говорил: "Этот вроде нашего Лисунова". Слышал Володя от отца о мастере и такое: "Надо
И вот пришёл день, когда Володе в ремесленном училище сказали: "Сегодня пойдёте в цех на первый урок к Лисунову".
"Какой он, Лисунов?" - думал Володя.
Почему-то он представлял его себе бородатым и с усами.
Первая работа, которую ему полагалось сделать в цеху, называлась сложно и малопонятно: "Опиловка плоскостей и криволинейных поверхностей".
Володя получил кусок металла, напоминающий своей формой утюг. Металл был покрыт твёрдой коркой чугунной пены, а проще сказать - железной окалиной. Этот кусок железа нужно было зажать в тиски, срубить корку, опилить кругом, отшлифовать наждачной бумагой до блеска, и получится молоток.
По правде говоря, такая работа не очень привлекала Володю. Он ведь прошёл уже по токарному цеху и видел, как там на больших и красивых станках точили снарядные стаканы.
Особенно ему понравилось, как работает его сосед по дому Миша Костин. Этот высокий, худой, всегда спокойный и молчаливый парень был всего на год старше Володи. И у Миши отец был на фронте, и от него тоже не было писем. В доме, во дворе, на улице Миша мало чем отличался от Володи, разве что более высоким ростом и усиками, которые тенью лежали над губой. А тут, в цеху, Миша, в тёмно-синем халате, прямой, строгий, сосредоточенный, показался Володе красавцем. Проходя мимо, Володя сказал громко, чтобы перекрыть шум станков:
– Здорово, Миш!
А тот кивнул в ответ с извиняющейся, даже виноватой улыбкой, как бы сказав, но одними только глазами: "Прости, друг, что не могу с тобой по-настоящему поздороваться. Тут ни на секунду нельзя оторвать глаз от резца".
Володя подумал: "Вот это работа! Выточил Миша такую стакан-гильзу, начинил её чем полагается, и сразу отправили его работу на фронт. А там приладили боеголовку, вложили в орудийный казённик - и по фрицам: огонь!
А что молоток?"
Думая так, он и не заметил, как в цех, где в ряд стояли слесарные тиски, вошёл мастер производственного обучения. Он был седой, без усов и без бороды. На нём был ладно сшитый синий халат, остро отутюженные брюки и блестящие, начищенные чёрные башмаки.
"А он франт", - подумал Володя.
Лисунов шёл быстро-лёгкий, остроглазый, с насупленными бровями. Из кармана его пиджака торчала белая линейка со стеклянным окошечком. Он не был похож на рабочего или мастера, а скорее на учителя.
Лисунов стремительно подошёл к Володе, и тот успел заметить, что в походке мастера и во всей его манере есть какое-то сходство с отцом. Лисунов быстро протянул, вернее, выбросил ладонью
– Меня зовут Валентином Антоновичем, - сказал Лисунов.
– Значит, токарем хочешь стать, а слесарное дело тебе не по душе? Самолётом залюбовался? Так?
Володя уже знал от Миши, что свой станок он называет самолётом. Тогда, во дворе, рассказывая о своей работе, Миша объяснил Володе, почему дал станку такое прозвище. Быстрый станок, точный, сильный и красивый. Как самолёт.
– Точно, токарем хочу!
– воскликнул Володя и подумал: "Как это Валентин Антонович угадал мои мысли?"
– Токарем ответственность большая.
– Лисунов в упор посмотрел на Володю, и тот заметил, что глаза мастера не только ласково-добрые, но какие-то острые, как бы пронизывающие.
Он протянул мальчику напильник и показал, как с ним обращаться, как зажимать тиски, как стоять у станка.
– Я подойду к тебе через несколько минут, - сказал мастер.
– Только не гнись. Стой прямо. Не налегай так на напильник: он должен двигаться совсем легко, как бы сам собой. И не качай его туда-сюда. Это ведь не рычаг. Прямо держи. Слышишь, Володя?
– Да, Валентин Антонович...
Лисунов ушёл. Володя двигал напильником взад и вперёд, взад и вперёд. Это казалось ему очень надоедливым и однообразным. Очень скоро начала ныть спина, потом заныли руки: в кистях, в пальцах, в локтях.
Но Володя продолжал работать.
Спустя час подошёл Лисунов:
– Что, Володя, хочешь разогнуться, расправить руки?
– А вы, Валентин Антонович, почему знаете?
– Что ж, думаешь, у меня первого дня в работе не было? И я это хлебнул. Поноет спина, поболят руки. Без этого не обойтись! У твоего отца и присказка была на этот счёт: "Руки делают, а спина отвечает". Не слыхал?
– Не слыхал.
Мастер взял в руки кусок железа, шероховатый, как небритые щёки, и внимательно его осмотрел. С одного бока железо было гладким, как чисто выбритое лицо. Лисунов провёл пальцем по этой стороне и сказал:
– Вот и отлично опилил. Устал, Володя? Ничего! Завтра будет работаться легче. А там, глядишь, о токарном станке можно будет подумать. Там, брат ты мой, главная у нас работа. Хотя и без молотка жить нельзя. Серп и молот - наш герб. Верно я говорю?..
В первый день Володю отпустили домой после перерыва. Он проработал только полсмены. Но, боже мой, как болела спина, плечи, руки и ноги! И к тому же очень хотелось есть и спать.
– Ну, до свидания, до свидания, - говорил на прощание Лисунов, снова забрав Володину руку в свою.
– Что болит - не беда: мышцы, брат ты мой, в рост пошли. Силушка у тебя прибавится. Ну, до завтра, сынок.
У самого выхода из цеха Володю догнал Миша и сунул ему в руку кусок мягкого, чуть тёплого ржаника. Запах хлеба так и ударил Володе в нос.
– Зачем это?
– спросил он Мишу.
– Бери и не спрашивай. Я сейчас в столовку бегу. Там нам ещё такой же дадут. А в первый день работы всегда больше есть хочется. Сам испытал.