Последний снаряд
Шрифт:
– Видишь, Наточка, белка деток гулять вывела...
– сказала мама.
Теперь и Володя с любопытством смотрел на сосну. Что с того, что он был почти в семь раз старше своей сестры: белку на воле он видел в первый раз. До этого смотрел, как белка крутилась в колесе за витриной зоомагазина на Арбате. Но это было в городе, за стеклом, да ещё в клетке. А тут прямо так - на дереве, да ещё с детёнышем.
В лесу было тихо и спокойно. Все трое Ратиковых стояли, стараясь не только не двигаться, но даже громко не дышать. И вдруг Володя вскрикнул:
– Ой, она его бросила и упрыгнула!
Теперь на верхушке сосны остался один маленький бельчонок, а белка, вытянув свой роскошный хвост, перелетела по воздуху к самому дуплу. Володя при этом подумал: "Хвост у неё заменяет крылья. Интересно".
– Пищит, - тихо сказал он, показывая на бельчонка.
– Что ж она его так бросила?
– удивилась мама.
– Злая, - сказала Наташа.
– Бедный белик!
– Не белик, а белочка. Разница, - поправил Володя.
– Мама-белка бросила свою белочку.
– Плохой? Да?
– спросила Ната.
– Вова, ну?!
Она совсем недавно научилась говорить, но зато теперь болтала без умолку, заменяя букву "р" буквой "л", коверкая слова. Но это её не смущало: Ната повторяла всё, что ей говорили, пусть неправильно, но требуя - обязательно!
– ответа на все свои вопросы.
А Вове было сейчас не до сестрёнки. Он думал о маленьком бельчонке и о том ещё, почему его бросила мать. Бельчонок теперь как бы прирос к ветке, прижавшись к ней животом, свесив лапки вниз.
Ната сказала:
– Мама белика наказала.
– Скажешь тоже!
– резко ответил Володя.
– Таких маленьких не наказывают.
– Наказывают!
– уверенно подтвердила Наташа, видимо вспомнив что-то, что происходило с ней.
Теперь бельчонок дрожал так, что под ним подрагивала ветка. Володя и Галина Фёдоровна посмотрели и сказали друг другу глазами, что мама-белка действительно поступила жестоко: бельчонок свалится и разобьётся.
Ната вдруг хихикнула.
– Тебя бы так!
– сердито буркнул брат.
– Тебя бы так оставить на голой ветке.
И в это время бельчонок, почувствовав, видимо, что помощи ждать не от кого, поднялся, снова уцепился лапками и стал очень смешно прыгать по ветке. Ната при этом весело покрикивала:
– Пыг-скок, пыг-скок.
А бельчонок, окончательно расхрабрившись, перемахнул с ветки на нижнюю ветку и - шасть к самому дуплу, из которого выглядывала черноглазая мама.
– Научился, научился!
– захлопал в ладоши Володя.
– Видишь, Натка, это мама-белка так его учила. Поняла?
– Угу, - сказала Ната.
Галина Фёдоровна взяла дочку за руку:
– Пошли, дети.
Ната выдернула свою руку из маминой:
– Сама.
– Ну, сама так сама. Беги вперёд, только не споткнись...
Скоро сосны остались позади. Ратиковы пересекли асфальтовую дорогу, прошли переулком и остановились.
– Ната, назад!
– крикнула мама.
А Володя при этом бросился вперёд, схватил сестрёнку и подбежал к матери.
Пахло горьким дымом и чем-то до тошноты сладковатым. В конце переулка торчал кусок стены с чёрными провалами вместо окон, груда камней, кривые, как змеи, рельсы стояли торчком, и всё это было подёрнуто как бы туманом. Сквозь пыльно-дымную завесу видны были, будто серые тени, фигуры людей с ломами, лопатами, тачками.
"Мираж", - промелькнуло в голове Володи.
А мама сказала:
– Разбомбили. Что же будет?..
ВОИНСКИЙ ЭШЕЛОН
– Что же будет? Что же будет?
– говорила как бы про себя Галина Фёдоровна, обнимая и целуя мужа. Но тут же спохватывалась и успокаивала его: - Ты, Матвей, главное, не волнуйся о нас. Володя мне уже помощник, а Наточка послушная... Наташа, ты куда? Иди к маме. Ну?!
Это было на вокзале в один из первых дней войны. У вагонов плакали женщины, но были и такие, что сдерживали слёзы и только молча смотрели на мужей, сыновей, братьев и отцов, непривычно остриженных под машинку, в мешковатых, ещё не обносившихся гимнастёрках. Некоторые из них шутили и смеялись, чтобы скрыть своё волнение.
Ната сказала на своём шепелявом детском языке, сказала так просительно, так от души:
– Мама, пусть эти дяди не едут... Пусть эти тёти не плачут... Не надо ехать, не надо плакать...
Это было, наверно, самое длинное, что девочка сказала в своей жизни. Она взяла своими маленькими руками большую руку отца, крепко-крепко прижала её ладонью к своему лицу и не отпускала. А когда почувствовала, что отец хочет высвободить свою руку и, значит, уйти, оставить их, тихо спросила:
– Папа, ты далеко?
– Далеко.
– Так далеко, что не видно?
– Не видно, доченька.
– Далеко - плохо, - сказала Ната.
А Матвей Тимофеевич ответил, сказав тихо, как бы про себя:
– Далеко от глаз, да близко к сердцу.
Это были последние минуты прощания.
Галина Фёдоровна взяла Наташу за руку:
– Стой здесь, доченька.
Уже вдоль состава пронеслась команда:
– По вагонам!
Чёрные рупоры передавали какие-то слова, но разобрать их нельзя было. Наташа твердила теперь одно короткое: "Не надо" - и плакала.
А Володя сказал ей строго:
– Перестань плакать. Надо! Поняла?
– Угу, - мотнула головой Наташа.
Она уже была на руках у отца, целовала его в продымлённые губы и не плакала...
Засвистел где-то в хвосте поезда главный кондуктор, гуднул паровоз, звякнули буфера, вагоны отъехали чуть-чуть назад, а потом плавно покатились вперёд.
Галина Фёдоровна стояла как-то особенно прямо, обняв руками Володю и Нату: сына - за плечи, а дочку - за шею.
Она не плакала, но то ли от паровозного пара и дыма, то ли от тумана, которого в действительности не было, глаза видели плохо, и лицо Матвея Тимофеевича расплылось и исчезло, как только тронулся поезд.