Последний свидетель
Шрифт:
Блекло-голубые глаза Ламберта взирали на мир из-за полукружья очков в тонкой золотой оправе, и те, кто хорошо знал этого человека, говорили, что именно эти глаза — ключ к пониманию характера Майлза. Маленькие, но так и пронизывают насквозь, и, если внимательно присмотреться, можно заметить, что чем спокойней и задумчивей становятся эти глаза, тем веселей становится сам Майлз. Словно они, эти глаза, не имели никакого отношения к громкому неудержимому смеху и экстравагантным его жестам. Они смотрели отстраненно и внимательно, точно выискивали какую-то слабость, ждали удобного момента, чтоб
Джон Спарлинг отличался от Майлза Ламберта кардинально и почти во всем, и это при том, что оба они были весьма успешными юристами, примерно одного и того же возраста да и одеты были почти одинаково. Спарлинг был высокого роста, в сравнении с ним Майлза можно было бы назвать просто коротышкой, он был тощ, а Ламберт толст. Очков он не носил, и большие серые его глаза холодно взирали на мир поверх длинного, с орлиной горбинкой носа. А вот рот, напротив, был маленький, с тонкими ровными губами, и говорил он медленно, тщательно обдумывая каждую фразу и вопрос. И еще всегда выдерживал паузу после того, как свидетель отвечал на этот самый вопрос, словно для того, чтоб дать жюри присяжных понять, какого мнения он об ответе. Ему явно нравилось напоминать жюри присяжных о том, что им следует забыть о жалости и сострадании и целиком сосредоточиться на поисках истины. Враги Спарлинга неустанно твердили, что самому ему не было в том необходимости, он еще в юном возрасте распрощался с такими чувствами, как жалость и сострадание.
Джон Спарлинг никогда никого не защищал, а Майлз Ламберт — не обвинял. Эти двое были полярной противоположностью буквально во всем, что, сколь ни покажется странным, ничуть не мешало им симпатизировать друг другу. Их даже можно было назвать почти друзьями, хотя вне здания суда они никогда не встречались. А в суде проводили долгие дни в отчаянных схватках, от исхода которых зависела человеческая жизнь и судьба.
Если бы Спарлинга можно было заставить дать себе оценку, он бы назвался инструментом правосудия. Им двигала самая искренняя вера в справедливость своих оценок и суждений, а также в то, что ни один человек на свете не сможет и не должен избежать последствий своих поступков. И менее всего — жена члена кабинета министров. Спарлинг с нетерпением ожидал этих слушаний на протяжении нескольких недель, но и его оппонент — тоже. Ибо для Майлза криминальное законодательство было не столько полем правосудия, сколько пространством борьбы. Все же имелось у этих двоих мужчин нечто общее. Оба они терпеть не могли проигрывать.
— Итак, Майлз, — начал Спарлинг, — вы заполучили Грэнджера. Должно быть, леди очень довольна этим обстоятельством. — И нижняя его губа слегка приподнялась, что, по всей видимости, означало улыбку.
— Я с ней пока что этого не обсуждал, — ответил Майлз Ламберт, энергично размешивая сахар в кофе. — Однако, правда, предпочитаю старину Грэнджера паре судей, что сидят на первом этаже и с легкостью выносят смертные приговоры. Тут защите хоть немного повезло. — Он с радостью добавил бы в кофе еще ложки четыре сахара, но доктора выставили ему строгие ограничения по части употребления и кофе, и сахара — два года тому назад Майлз перенес сердечный приступ. И еще они рекомендовали ему избегать стрессов, брать меньше дел, но последний совет был все равно что мертвому припарки.
— Полагаю, ваша клиентка ему понравится, — заметил Спарлинг. — Старина Грэнджер всегда был неравнодушен к дамам, верно?
Его честь Грэнджер имел репутацию судьи справедливого, но склонного симпатизировать стороне защиты. И Майлз втайне радовался, что именно он будет вести заседание, и старался не показывать своего злорадства.
— Дело не в судье, — дипломатично заметил он. — Все решает жюри присяжных.
— Небось и на нескольких сочувствующих дамочек из состава жюри тоже надеетесь.
Майлз ответил широкой улыбкой. Однако в глубине души был несколько удивлен этим последним высказыванием. Как-то непохоже это было на Джона Спарлинга — столь цинично высказываться о судебном процессе. Должно быть, что-то его всерьез беспокоит. Не мешало бы выяснить, что именно.
— Вы проявляете какой-то нездоровый интерес к вопросам пола, Джон, — шутливым тоном произнес Майлз. — Выглядит несколько странно, особенно если учесть, что сейчас утро и четверг.
— Не смешите меня, Майлз. Лучше скажите, вы получили дополнительные показания?
Улыбка Майлза превратилась в ухмылку. Возвращение убийц на место преступления — вот что сейчас больше всего тревожило его оппонента. Что ж, ему это только на руку.
— Да. Получил их в пятницу вечером по факсу. Подписаны полицейским, ведущим расследование, вездесущим сержантом Хернсом. Ну и самим мальчиком, разумеется. Вашим главным свидетелем.
— Да. Он мой главный свидетель.
— Только свидетельства его ничем не подтверждены.
— Да будет вам, Майлз. Пускай у жюри сформируется свое мнение на этот счет.
— Да, конечно. Одна надежда на присяжных.
Спарлинг вновь изобразил некое подобие улыбки. Вообще сегодня он старался выказывать максимальную толерантность.
— Да, именно, — кивнул он. — Но я спрашивал вас вовсе не о присяжных.
— Нет, — согласился с ним Майлз. — Вы хотели поговорить об этих показаниях, не так ли? Хотя, убей бог, не пойму, зачем это вам. Я их получил. Вы — тоже. Вы сами вызвали этих свидетелей. Так что тут еще обсуждать?
— Последнее, чего мне хочется, так это вызывать мальчика. Хернс говорил, ему нужно время отойти от того, что произошло в среду.
— Если вообще произошло.
— Ладно, Майлз. Вы же понимаете, я тоже прочитал полицейский отчет.
— И никаких следов вторжения. Никто не видел, как к дому подъезжала машина. Никто не видел, как эта самая машина отъезжала.
— Но ведь произошло все вечером. Место там пустынное.
Голос Спарлинга звучал равнодушно, но это лишь раззадорило Майлза.
— Для суда у вас нет никаких доказательств. Признайте это, Джон.
— Признаю. Но сторона обвинения будет настаивать на том, что показания Томаса Робинсона правдивы, и оснований думать иначе просто нет.
— Может, и нет. Но готов побиться об заклад, вы могли бы обойтись и без этих последних его откровений. Лонни и Роузи. Интересно, с чего это вдруг он их выдумал. Должно быть, насмотрелся телевизора.
— Ничего он не выдумывал. Они действительно приезжали.