Последний свидетель
Шрифт:
Вернувшись домой, Томас лег в постель и долго прислушивался к голосам припозднившихся прохожих, доносившимся с улицы. Откуда-то издалека слышалась песня Дэвида Грея «Белая лестница», и звуки ее отозвались в сердце Томаса тоской по людям и местам, которых он еще не знал.
Лишь к полуночи он погрузился в беспокойный сон. Снилось ему, что он снова находится в маминой спальне во Флайте, видит отражение Греты в высоком зеркале, только сейчас она вроде бы не замечает, что он застыл в дверях. Она стоит, уперев руки в бедра, и на ней то самое шелковое лимонно-желтое платье из маминого
Вот она медленно поднесла руки к пряжке, расстегнула ее. Подержала ремешок за оба конца и отпустила. Во сне он медленно упал на пол, но никакого звука Томас при этом не услышал. Это был сон без слов и звуков, но в отличие от других снов он был наполнен желанием. Грета сделала так, потому что он хотел. Если б не хотел, она бы не стала, остановилась. Нет, не так, тогда ее вообще бы не было во сне.
Она медленно завела руки за спину, к длинной «молнии», что тянулась от самого основания шеи. Ухватила застежку пальцами и неспешным и каким-то многозначительным движением потянула ее вниз. Он почти физически ощутил это движение, точно сам провел пальцами по ее позвоночнику. И еще он знал: она сделала это потому, что ему так хотелось. От этого, казалось бы, совсем незначительного усилия его качнуло в сторону. Он даже ухватился за дверной косяк, но она, похоже, ничего не заметила. Приподняла руки, выскользнула из платья, потом перешагнула через него и подошла еще ближе к зеркалу. Платье осталось лежать на полу, напоминая обмелевшую лужицу.
Тело ее было — само совершенство. Томас физически ощущал таившуюся в нем силу, видел, как играют мышцы бедер под округлыми холмиками ее ягодиц. В воображении своем он медленно поглаживал ладонью внутреннюю часть этих роскошных бедер. И тут, словно прочитав эти его мысли, Грета медленно раздвинула ноги и изогнулась всем телом.
И вот во сне Томас вышел из дверной тени, сделал шаг-другой вперед и опустился на колени. Потянулся почти невидящим жестом, обнял ее торс обеими руками и притянул к себе. И вот пальцы ощутили затвердевшие соски грудей, которые она поднесла еще ближе. Почти в ту же секунду он нащупал языком влажное углубление между ног, и ринулся вперед, в сладкую томительную тьму, содрогаясь от экстаза.
Томас метался и ворочался в постели, пуховое одеяло свалилось на пол, но он не проснулся. Сон не отпускал его. Он чувствовал на плечах руки Греты, чувствовал, как тянет она его за собой в мамину постель.
Тогда он вскочил на ноги, пытался вырваться, но потерял равновесие и оказался на постели. И уже изогнул спину, готовясь еще глубже вонзиться в податливую плоть, как вдруг взгляд его упал на кольцо с сапфиром. Камень в оправе, отливая синим полуночным светом, красовался на пальце Греты, а с красивой длинной шеи свисал мамин золотой медальон на цепочке.
Он дико закричал во сне и тут же проснулся. Увидел, что лежит на постели, совершенно обессиленный, точно после долгого плавания, услышал, как мимо дома с громким воем сирены пронеслась пожарная машина, вскоре звук замер вдали.
Томас стоял у раковины в ванной и умывался. Поднял глаза на свое отражение в зеркале и залился краской. Смешанные чувства обуревали его, он испытывал и отвращение к себе, и одновременно — сексуальное возбуждение, жажду доминанты над другим человеком. Опустил глаза вниз, оглядел свое тело и почти испугался. Похоже, он совершенно не властен над ним.
Внутренние часы его были по-прежнему настроены на неторопливый и неизменный ритм Флайта. Год за годом там ничего не менялось, кроме погоды. До тех пор, пока не умер Бартон, именно поэтому мама привезла его в Лондон, где все было по-другому. Девушки на улице, музыка по ночам, вой сирен. Здесь могло случиться все, что угодно, и внезапно Томас ощутил себя пленником отцовского дома с его безликими комнатами и высокими лестницами. Надо выйти на улицу, погулять, вдохнуть свежего воздуха, хотя бы на пять минут.
Он торопливо оделся и сбежал вниз по лестнице на цыпочках, не хотел будить маму. Стоявшие внизу, в холле, высокие дедовские часы показывали половину первого, и Томас понял, что проспал не больше часа прежде, чем его разбудила сирена.
Он отворил дверь, выглянул. Большая улица, проходившая слева от дома, казалось, совсем обезлюдела, как и маленькая боковая улочка, на которой и стоял отцовский дом. Музыку выключили, ни в одном из окон соседских домов света видно не было. Все кругом было погружено во тьму. Тишину нарушили лишь проехавшие мимо две машины.
Томас всей грудью вдохнул прохладный ночной воздух и сошел вниз по ступенькам, затворив за собой дверь. Дом находился рядом с главной улицей, и Томас, не задумываясь, сразу свернул на нее. И зашагал к мосту через Темзу. Вечером, возвращаясь с мамой из ресторана, они проезжали как раз по этому мосту. Мост украшали гирлянды из маленьких белых лампочек. Они еще остановились на противоположном берегу полюбоваться этим зрелищем. Альберт-Бридж, так, кажется, назывался этот мост. В честь мужа королевы Виктории, принца Альберта. Он умер совсем молодым, чем разбил королеве сердце.
Впрочем, добраться до реки Томасу было не суждено. Откуда-то из-за угла навстречу ему вывернулись два парня в бейсболках, повернутых козырьками назад. Один из них шагал одной ногой по тротуару, другой — по проезжей части, второй пинал носком ботинка пустую пивную банку. Томас сразу понял — им никак не разминуться. Поворачивать назад не было смысла, слишком уж близко они находились, а на улице в поле зрения ни единой живой души, кроме этих двоих. Тогда он прибавил шагу, чтоб проскочить между парнями, но едва успел он это сделать, как оба незнакомца вмиг оказались посреди тротуара, плечом к плечу, и, проходя мимо, нарочно толкнули его, да так сильно, что он едва не упал.
Впрочем, ничего плохого больше не случилось. Томас услышал за спиной смех, парни продолжали шагать по тротуару.
— Глупый маленький хорек, — сказал один из них. — Видал, какая у него была морда?
Томас не слышал, что ответил второй. Двинулся дальше, изо все сил сдерживаясь, чтоб не побежать, и проклиная себя за глупость. Не следовало выходить так поздно из дома. Мама не раз предупреждала, что надо быть осторожней, Лондон очень опасное место. А о том, чтоб гулять по пустынным улицами после полуночи, и речи быть не могло. Он лишь надеялся, что грохот пустой пивной банки не разбудит ее, не заставит заглянуть к нему в спальню и обнаружить, что его там нет. Но вскоре грохот замер вдали, он почувствовал, что теперь в безопасности, и завернул к дому.