Последний танец Кривой белки

Последний танец Кривой белки

– Это их рук дело, сваловцев, я тебе говорю!
– Кузьма, обтерев нос почерневшим от золы пальцем, не сводил глаз с Михаила Степнова.

– Ла-лад-дно, - опустив глаза, несколько смутился в ответ тот, и, сделав из кружки небольшой глоток остывшего чая, опрокинул в себя стакан с сильно разбавленным водой спиртом и, без вздоха, сразу же запил его чаем.
– Фу-у-у-ы-ы!
– громко выдохнул он из себя воздух, скривившись.

–

– Опять дядя?
– возмутился сухощавый старик, сидевший напротив Кузьмы, и почесав проросшую по щекам на полсантиметра мягкую седую щетинку, улыбнулся.

– Да, ладно, Вить, ты ведь младше моего отца-то, лет на семь? Больше?

– На восемь, - поправил Филиппова Виктор Муравьев.

– А Мишку-то, полечи, прошу тебя-я, - голос у опьяневшего Кузьмы стал мягким, вальяжным.
– А то у него совсем того, может, и совсем, - сдавив сильно губы, закивал он головой.
– Миш-ша..., - Кузьма, щурясь от черного дымка, сквозняком обдавшего его лицо, прикрылся от него ладонью.

Огонь на "свечке" выровнялся и потянулся вверх. А Михаил, потеряв интерес к смотревшему ему в глаза другу, опустил их ниже, на "свечу". Она была настолько необычной, что он часто разглядывал ее, тускло горевший рыбий хвост, торчавший из серой, потерявшей свой алюминиевый цвет кружки.

– Придумал же, свечу, Вить, - нашел, о чем продолжить разговор Кузьма.
– Никогда не думал, что ее можно заменить рыбой.

– Т-та эт-т-т-то, т-то, т-т-т-т, - подняв ладонь с вытянутыми вверх указательным пальцем, не отрывая глаз от Кузьмы, пытается поддержать удивление Виктора Михаил.

– А-а, нашел чему удивляться?
– с улыбкой смотрит на Степнова с Филипповым Виктор.
– Это ендырские ханты меня этому научили. Осенняя рыба здесь тоже жирная, вот попробовал, - махнул рукой в сторону "свечи", и получилось, поэтому с тех пор не таскаю с собой в лес ни свечей, не керосина с лампами.

А Кузьма от выпитого совсем окосел, чего не любил Михаил. Когда Филиппов в таком состояние, то начинает приставать к нему с глупыми расспросами, как сейчас.

– Миша, ну, чего смотришь так на меня, а? Ну, скажи слово какое-то, - не спуская со Степнова глаз, заплетающим языком просит Кузьма.
– Миша, Мишка(!), ну, хоть слово еще какое-нибудь вымолви, а. Скажи мне, нельзя-я пи-ить. Миша?

– Н-наз-за..., - выдавил из себя Степнов.

– Молодец, Мишень-ка-а!
– разулыбался Кузьма.
– Ну, а дальше, Миша? Ну-у!
– Филиппов привстал и, смотря Степнову в глаза, прошептал.
– Ну, ладно, ладно, все, все. Витя, я на тебя молиться буду. Я верю, что ты его поставишь Степка нашего на ноги со своим этим, шаманом.

Понимаешь, Витя, он - мой друг!
– глубоко вздохнув, усевшись на скамейку и подперев подбородок ладонью, продолжил свою речь Кузьма.
– Мы с ним, где только не быва-али. Ты, знаешь, что такое военная развед-дка? Витя-я?! Это, как ты! Только ты здесь, в лесу, все знаешь!
– Кузьма ткнул рукой в сторону окна.
– А мы там, в горах работали, в Аф-га-не. Тебе с Мишкой будет легко, - мотает головой Кузьма.
– Он сильный. Давай, - и, налив в кружку Муравьева немножко спирта, поднял вверх свою.
– За Михаила! Витя, верни его к жизни, а то без работы он остался, инвалидом стал, - и, чокнувшись с Муравьевым, выпил из своей кружки остатки спиртного.

– Попробую, - отставив в сторону кружку, Муравьев встал и пошел к печи.
– Каша уже готова, давайте ужинать.

– Да, да, давай, - согласился с ним Кузьма.
– Миша?
– посмотрел он на своего товарища, сидевшего у окна.
– Обязательно поешь и во всем слушайся дядю Витю. Понял?

Резкий запах разваренной гречневой крупы вызвал у Михаила сильное слюноотделение, и он невольно от этого начал причмокивать ртом, словно уже смакуя разварившуюся крупу гречихи, в которую хозяин избы только что положил большой кусок серого смальца. Его правая часть губы, крупная, на ней хорошо остались видны белые метки от швов, и поэтому Михаилу, чтобы открыть рот, приходилось больше опускать нижнюю челюсть. Он этого стеснялся, и поэтому в свое время долгие часы, сидя у зеркала, учился сильнее раздвигать левую часть губы. И вот сейчас, причмокивая, он по привычке сильно открывал левую часть губ, что заметил Виктор, но сдержал улыбку и вовремя отвел глаза в сторону, чтобы Степнов не заметил внимания Муравьева к его некоторым несуразностям в поведении.

Закрыв кастрюлю, Виктор, укутав ее в старый, весь в дырах темно-синий свитер, и начал ее легонько потрясывть, приговаривая:

– Медвежий смалец, он, силу дает, Миша. Силу! Может, и на вкус наперво он покажется тебе противным, но ты, Миша, признавай его как лекарство. Вот как. А со временем привыкнешь к нему, и к его запаху, - он с улыбкой посмотрел Степнову в глаза.
– Да-да. Миша.

Степнов, смутившись, натянул на лицо что-то наподобие улыбки.

– Давай, кушай, кушай, - и, сняв с кастрюли крышку, черпая большой деревянной ложкой из нее кашу, накладывал ее в алюминиевую глубокую миску, стоявшую на столе рядом со Степновым.

– Пробуй, понравится?

Набрав немного каши в свою деревянную ложку, Михаил поднес ее к губам и, принюхиваясь к ней, обжегшись горячим паром, идущим от крупы, резко убрал нос.

– Не любишь кашу?
– спросил старик.

Михаил не ответил. Приоткрыв рот, взял с краю ложки несколько крупинок и начал их, пожевывая, посасывать во рту.

– Вот, те да, - урывками поглядывая на Кузьму, уселся на скамью Муравьев.

– Ты это о чем?
– не понял Филиппов.

– Да так, - отмахнулся Муравьев, - вспомнилось кое-что, - и, подмигнув Степнову, уселся за стол.

А Михаил действительно кушал кашу как-то необычно. Наберет полную ложку крупы, поднесет её к губам, задержит на несколько секунд у открытого рта, дуя на нее, а потом начинает вдыхать в себя, идущий из нее белесый пар и только после этого снимает губами первый слой верхних крупинок и рассасывает их, как конфеты монпансье.

– А-а, - заметив внимание Муравьева к Степнову, Кузьма приблизился к уху старика и стал шептать.
– Так, у него ж губа была порвана сбоку с мышцами щеки! Я когда вытаскивал его из машины, думал, что он уже все: нижняя челюсть раздроблена, с ушей кровь. А Чурсин взялся и, посмотри, как будто ничего у Мишки и не было-то, восстановил челюсть у парня. Два перелома на ней было, кости лба были сломаны, собрал его из нескольких частей, скрепил...

– А кто это, Чурсин?
– поинтересовался Муравьев.

– Голова медицинская, я тебе скажу. Нейрохирург. К нему сюда из Екатеринбурга, Тюмени люди едут, и ставит их на ноги. Ты, вот, его не знаешь, а он, вот, о тебе наслышан, ты у нас тоже звезда. Когда ему про тебя хотел рассказать, так он сразу тебя по имени назвал, и по отчеству. Про тебя хант ему рассказывал, Колька Осипцов.

– А-а, Хромая Белка, - улыбнулся Муравьев.

– Да, да, как ты ему ногу замороженную спасал.

– А, - махнул рукой Виктор, - спасал, спасал, а все равно у него с ногой что-то не так, хромает. Вот, какие дела. Сейчас к нему же и веду твоего друга, Мишу. Я ж уже не раз тебе говорил, что у того силы волшебные какие-то есть. Такие, что ой-яй-ой. Настоящий колдун, а вот себя лечить не может. Удивительно.