Последний тур . Дело чёрного старика. История первая
Шрифт:
Куприянов постоял минуту, другую, внимательно запечатлев в памяти все, что видел в комнате, и вышел.
Выйдя на улицу после завершения всех обязательных процедур, Зиновьева села на лавочку у подъезда. Закурила. Через пару минут вышли Подгорный с Куприяновым. Зиновьева подняла голову и усталым голосом спросила:
– Ну бойцы! Есть свежие мысли? Что можете добавить?
– Про очевидное говорить не буду, – сказал Андрей. – Думается мне, что домушник может быть вовсе не местный. Не припомню я, чтобы так работали у нас. Тряхну сегодня информаторов.
– Вор
– Что или?!
Куприянов сам испугался своего предположения. Оно показалось ему нелепым. Однако вопросительные взгляды Зиновьевой и Андрея заставили говорить дальше.
– … Или это вовсе не вор.
Глава 3
1994 год. 20 июня. 11:19
– Не могу я так, Михаил Ревазович, – чуть ли не плача возражал кадровик Борисов. – Не положено так. Как я верну документы?
– Не знаю я как там у вас кадровиков, это делается, Толя, но увольнение Куприянова надо тормознуть, – Габашидзе, измученный дневной жарой, пытался настроить вентилятор. Тот упрямо не хотел дуть куда надо. То и дело опускался и дул в пол. – И вот этот противный прибор тоже не знаю, как настраивается. Надежда!
В кабинет вошла секретарша.
– Михаил Ревазович, – сказала Надежда спокойным невозмутимым тоном, – я сейчас позвоню в хозчасть, вам заменят вентилятор. – Подождите немного.
Надежда вышла.
– Вот видел? – Габашидзе указал на дверь, за которой скрылась девушка. – Я только сказал – Надежда. И всё – вопрос решается.
Борисов издал стон.
– Не стони, Анатолий. Включай личные связи. Прошу тебя, останови увольнение Куприянова. Это очень важно.
– Пойду пробовать, – глубоко вздохнув, сказал Борисов и вышел из кабинета.
1972 год. 15 мая. 13:05
– Зиновий Моисеевич, я вас очень прошу, помогите нам, – Люба уже битый час уговаривала директора Брука взять Маргариту хоть на какую-нибудь работу в театр.
– Любочка, – наклонив голову, хриплым шёпотом говорил Брук, – я тебя очень люблю. Я не могу насытиться твоей небесной красотой. Я готов отдать тебе последнюю рубашку. Но у меня нет сейчас вакансии для Маргариты Львовны. Как только…
– Хотите я вас поцелую? – перебила директора Люба.
– Это запрещённый приём, Люба! На Нюрнбергском процессе мировая общественность осудила издевательства над евреями. Не смей!
– Неужели ничего нельзя сделать? – Люба опустилась на стул и в уголках её глаз блеснули маленькие слезинки.
– Боже мой! – запричитал Зиновий. – Пусть твоя тётя выйдет и подождёт в коридоре. У меня есть, что тебе сказать наедине.
Маргарита встала, зло зыркнула на директора, но возражать не стала.
– Люба, я подожду за дверью раз так надо.
Дождавшись, когда дверь за Терёхиной закроется, Зиновий Моисеевич присел на стул рядом с плачущей Пожарской. Он нежно погладил Любу по голове и сказал:
– Любочка, неужели ты не понимаешь, что я не могу взять на работу человека судимого. Тем более без прописки.
– Прописку я сделаю.
– Ладно, прописка у Маргариты будет. А судимость? У нас кругом материальные ценности. У нас высокие гости почти каждый день. Элита областного центра. Меня не поймут.
– Даже билетером не возьмёте? – Люба, сказав это, обиженно опустила уголки губ.
– Боже! Что ты со мной делаешь? – взвыл Брук и заходил по кабинету как тигр в клетке. – Ну хорошо. Делай ей прописку. Постоянную! И приходите с документами. Билетёром возьму. Пока временно. Только ради твоего спокойствия, Любочка, только ради.
1973 год. 7 августа. 10:14
Андрей с Василием ждали у кабинета Зиновьевой уже больше десяти минут. Подгорный посмотрел на часы.
– На неё это совсем не похоже, – покачав головой, сказал он.
– Мне тоже сразу показалось, что Елена Яновна происхождением из спартанцев, – добавил Куприянов.
– Она пунктуальна как кремлёвские куранты. Вообще ты знаешь, Вася, легендарная тётка.
– Можно одну просьбу? – глухим голосом, немного съёжившись, спросил Василий. Андрей упёрся в Куприянова настороженным взглядом. – Прошу, никогда не называйте меня Васей. Я Василий. Можно Иваныч. Только не Вася. А про легендарную Елену Яновну расскажи.
– Я понял! – Андрей хлопнул Василия по плечу. – Я помню в первый год, как я пришёл в управление, на ноябрьском торжественном концерте увидел Елену, и челюсть у меня отвисла. Ордена и медали отсюда и досюда. Потом старики рассказали. Она в сорок третьем, как только ей восемнадцать исполнилось, пошла на фронт. Она полячка, её сразу в разведку забрали. Зиновьева это фамилия по мужу. Он в сорок девятом погиб на западной Украине. Бандеровцы убили. Так вот, с весны сорок четвёртого она с группой в польских лесах, в тылу у немцев работала. Там какие-то местные их сдали гестапо. Попала Зиновьева в плен. Пытали её. Должны были расстрелять, но случай помог. Наше наступление началось и передовая группа прорвалась в этот городок. Снаряд из танка попал в комендатуру. Там нашу Зиновьеву в камере и завалило. Если бы не завалило, расстреляли бы немцы. Откопали Елену всю переломанную, но живую. Она восстановилась и потом ещё несколько лет в своей родной Польше бандитов Армии Крайовой вылавливала. Понимаешь, Василий, с кем рядом работаем?
– А по ней видно, что женщина она незаурядная.
В этот момент из-за угла решительным твёрдым шагом вышла Зиновьева.
– Я должна извиниться. Вы потеряли важное время. Совещание затянулось. Заходите в кабинет.
В кабинете Елена Яновна убрала документы в сейф и, усадив оперативников перед собой, сказала:
– Докладывайте! Коротко и только важное. Куприянов, сначала вы.
– Я проверил свою версию. У мужа, дочерей и сестры – алиби. Никто из них в это время не мог быть в квартире. Сама хозяйка вне подозрений.