Последний удар сердца
Шрифт:
Есть мужики, которые не пропустят мимо ни одной юбки, а вот Машка не пропускала ни одних штанов. Любой ценой ей нужно было обратить на себя внимание, дать определенные авансы. Бывших любовников никогда далеко от себя не отпускала, в любой момент могла возобновить прерванные отношения, так, словно они и не расставались. При этом иногда Машка позволяла себе сойтись с кем-нибудь близко, и тогда она начинала демонстрировать соблазненного мужчину как серьезного и перспективного партнера. Но длилось такое недолго, лишь бы подзадорить бывших ухажеров. Для Пономаревой главным в мужчинах было желание
Однако в случае с Лашей Лацужба все произошло не по обкатанной ранее схеме, а иначе. Бабским стервозным чутьем Машка прочувствовала, что Лаша — человек, способный поднять серьезные деньги, хотя он и не мог похвалиться большим состоянием. Бывает такое чутье. Так официант профессиональным взглядом всегда определит посетителя, который не в состоянии оплатить заказ или же, наоборот, может выложить большие деньги. Нужно было только как следует обработать Лашу. Что Машка успешно и сделала. Где надо, задницей перед ним повертела, где следует, сиськами потрясла, где хватило и пары «волшебных» слов. А уж в постели Машка умела вытворять такое, что мужик, однажды переспавший с ней, вспоминал об этом событии всю жизнь, и при малейшей возможности стремился вновь оказаться с ней в одной кровати.
Горячий Лацужба и растаял, теперь из него можно было вить веревки. К тому же Машка, как женщина мудрая, не лезла в его жизнь, не пыталась полностью занять и контролировать его личное пространство. Вроде и не держала его рядом с собой, но и не прогоняла. А мужчины — народ примитивный, им главное — поверить, что это они, а не за них все решают…
Лацужба позвонил в дверь. Машка открыла не сразу, а секунд через двадцать, когда кавказец стал уже сомневаться, дома ли она.
— Ой, Лашенька, — проворковала Пономарева, разглядев любовника за огромным букетом ярко-красных роз. — Я в ванне была, не сразу услышала.
Машка привстала на цыпочки, поцеловала кавказца мягкими распаренными губами. Из-под ее махрового халата исходил влажный аромат шампуня, дорогого мыла, мятных трав. В неплотно запахнутом разрезе соблазнительно перекатывались огромные, но при этом тугие сиськи.
— Какая ты… — выдохнул Лаша, не находя подходящих слов.
— А какой ты у меня… большой, сильный, — во время объятий Машка потерлась о кавказца телом, выразительно дав почувствовать, что под халатом ничего лишнего для сегодняшней ситуации нет. — Располагайся, а я в ванную.
Машка вывернулась из рук Лаши, взяла букет и шмыгнула в ванную, послышался звук плескавшейся воды. Лацужба прошел в кухню. Заглянул в духовку. За термостойким стеклом доходила печеная баранья нога. У мойки зеленела в мисочке крупно порезанная кинза. У холодильника на подносе уже расположились рядком бутылка дорогого коньяка, хорошее шампанское и минералка. Хоть прямо сейчас бери и неси в комнату.
Лаша облизнулся — деньги, которые он вчера оставил Машке, были потрачены с толком. Не поскупилась баба на общий стол. А ведь могла бы купить просто водяры, дешевого винчика в пакете и курицу тупо запечь, чтобы остаток потратить на себя.
— Плаваешь? — бросил он в приоткрытую дверь ванной комнаты.
На вешалке болтался халат, еще повторяющий некоторые изгибы женского тела. Саму ванну от Лаши
— Я просто балдею, — послышался смех Машки.
Она говорила так, что сама собой напрашивалась мысль, будто плещется она там не одна.
— Проходи в комнату, я скоро, — крикнула Пономарева из-за занавески.
Лаша сбросил ботинки, ступил на мягкий ковер. То, что он увидел, ему сразу же понравилось. Машка умела удивлять. Широкий диван был уже разложен и застелен. Рядом с ним возвышался сервировочный столик с тарелками, рюмками, бокалами. На открытом окне теплый летний ветер надувал, разбрасывал шторы. Все как бы само собой намекало, что теперь можно будет целый день не вылезать из постели. А в перерывах, даже не поднимаясь, подкрепляться и выпивать. Ну, а вазочка с колотым льдом ненавязчиво сообщала, что Машка в ванне задержится не слишком долго, иначе острые осколки льда оплывут, растают.
— Милый, я готова, — донесся из ванной нежный голосок.
— Выходи, — Лаша потянул за узел галстука, сбросил его через голову.
— Нет, это ты ко мне иди, — проворковала Пономарева.
Лацужба шагнул в ванную, отдернул занавеску. Машка лежала в воде, сквозь которую идеально просматривалось ее тело. В ванной вместе с Машкой плавали розы. Те самые, из букета, который принес Лаша. Одну из них она держала в зубах. От неожиданного зрелища Лацужба на несколько секунд замер, а затем рассмеялся.
— Ну, ты даешь!
— Так бери же меня на руки, неси.
Лаша, даже не поддернув манжеты белой рубашки, запустил руки в чуть теплую воду, подхватил Машку и понес в комнату. С женщины стекала вода, ее мокрое разомлевшее тело выскальзывало из рук. И потому Лаша поневоле вынужден был обнимать ее крепко-крепко.
Машка умела действовать нестандартно. Обычно женщины обнажаются постепенно, им еще и разговор приятный перед этим подай, на ушко непристойности пошепчи, а они будут делать вид, что все это им в новинку, словно голого мужика в своей жизни раньше и не видели. Пономарева же выставила на этот раз свои прелести сразу и напоказ. Хочешь — смотри, любуйся, разогревай фантазию, а хочешь — сразу лапай, мни.
— Ну, Машка, скоро все у нас хорошо пойдет. На бабки немыслимые поднимаюсь. С нужными людьми встречаюсь. Так что держись меня, — Лацужба сгрузил свою ношу на диван, стал раздеваться.
— У тебя ж там была какая-то Катька, кажется? — поинтересовалась Маша.
— С ней уже все. Завязал. Больше не нужна.
— А как она в постели? — Пономарева знала, что мужчин заводит, когда женщина расспрашивает их о своих предшественницах, хотя сами мужики не любят, когда им подруги рассказывают о тех, с кем спали раньше.
— С Катькой неинтересно. Слишком большое у нее все там. Даже не за что зацепиться. Трешься, трешься, а ни ей, ни мне никакого толку. То ли дело — с тобой кувыркаться.
— Бедненький мой, помучиться тебе с ней пришлось. Ну да ничего, сейчас наверстаешь. Иди ко мне.
Лаша сбросил одежду, сбегал на кухню, вернулся с подносом. Глотнул коньяка прямо из горлышка, спросил:
— А ты выпьешь?
— Потом, Лаша, все потом. У нас с тобой впереди целая вечность удовольствия.
Дыхание кавказца стало хриплым.