Последний вампир

Все знали: за Мириам Блейлок водятся грехи. Вместо того чтобы просто использовать человеческие существа по их прямому назначению, она делала их своими друзьями и любовниками – совершенно непростительная провинность! Подумать только – она целовала их, занималась с ними сексом и испытывала при этом удовольствие. Разве подобные привычки не являются извращением, вполне сопоставимым, например, с союзом, где в качестве супруга или супруги будет выступать какое-нибудь животное?

Полная чепуха и предрассудки, разумеется, но от сознания этого ее жизнь отнюдь не становилась легче. Вот и сейчас Мириам вынуждена была поглубже спрятаться в коляску велорикши, скрывая лицо не только от людей, но и от своих. Рикша живо мчал ее по мокрой улице, прямиком по лужам,

оставленным последним ливнем, и она внимательно вглядывалась из темной глубины в клубившийся туман надо рвом, который окружал древний тайский город Чиангмай.

Как она посмела выбрать такой образ жизни – и после этого смотреть в глаза своим соплеменникам? Наверняка в ее роду была примесь человеческой крови – хотя идея межпородного скрещивания абсурдна, глупые сказки, не более. Мириам презирала сородичей за ограниченность мышления, сознательный отказ от технического прогресса. Когда-то они правили как короли, а теперь забились в свои норы, покидая их только на время охоты. А она – что ж, Мириам просто любила жизнь во всех ее проявлениях, любила с какой-то жадной радостью. Она беспощадно распорядилась своими воспоминаниями, избавившись от них, стерла из памяти все, что было связано с ее семьей, а также все трагические события своей долгой жизни и теперь двигалась вперед. Она видела, как человечество встает из грязи, научилась уважать его, на что оказался бы не способен никто из ее рода, привыкла с интересом предвкушать будущее, особенно сейчас, когда элементы варварства, то есть периода расцвета ее племени, снова входили в человеческую культуру. Что касается внешних проявлений ее беспокойного существования, то Мириам владела самым экстравагантным ночным клубом в Нью-Йорке, держа в своем подчинении множество служащих – бухгалтеров, секретарей, барменов. Заведение с полным правом можно было назвать процветающим: в удачный месяц, а большинство месяцев принадлежали к числу таковых, наркотики и спиртные напитки, предлагаемые посетителям в «Масках», приносили полумиллионную прибыль. И она тратила деньги легко, как издавна повелось у нее в семье.

Мириам успешно проворачивала операции на рынках ценных бумаг; в офисе – полная компьютеризация. Доступ к портфелю акций – в любое время благодаря карманному компьютеру Palm Pilot. Роскошный лимузин оборудован GPS [1] – а вот у ее соплеменников не было машин. Проще вообще перестать ездить, раз теперь нельзя трястись в двуколке позади лошади! Когда корабли потеряли паруса, они отказались от путешествий. Что уж говорить про самолеты...

Да, некогда они правили миром, а теперь превратились в жалкие тени, и численность их по причине несчастных случаев постепенно уменьшалась. Стоит ли называть себя «Властителями» – подобное притязание теперь абсолютно не имеет под собой почвы. Прошли те времена, когда они втайне вершили судьбами человечества, разводили людей, как те разводят скот. На последнем конклаве (собрания проводились каждые сто лет) Мириам не встретила многих из тех, кого она знала не одну тысячу лет. После морей крови, разливавшихся в средние века, одиночество стало уделом ее немногочисленных соплеменников – каждого из оставшихся в живых; они существовали, целиком погрузившись в свои собственные трагедии, – представители вымирающего рода, слишком боявшиеся расправы, чтобы чаще собираться вместе.

И все же, несмотря на присущие им недостатки, Мириам высоко ценила своих сородичей, как и себя саму. Властители – неотъемлемая часть мирской справедливости и смысла бытия, а отнюдь не воплощение зла. Она поставили перед собой цель, осуществлению которой не могли помешать ни возможное унижение, ни опасности, подстерегавшие ее на пути: Мириам хотелось продолжить свой род. Пусть у нее есть все – богатство, красота, власть, известность, – но без ребенка главное предназначение Властительницы не будет выполнено. Последняя из четырех яйцеклеток, которыми природа наградила женщин прежде могущественного племени, вскоре покинет тело

Мириам, если не найдется Властитель, который ее оплодотворит.

Улочки городка жили своей суматошной ночной жизнью. Как изменился этот мир! Она помнила Чиангмай в ту пору, когда большую часть его зданий составляли деревянные дома с резными фронтонами и остроконечными, парящими в ослепительно-голубом небе крышами среди густой зелени деревьев. А сейчас город мало чем отличался от Бангкока, где уличное движение превратилось в настоящий ад на земле.

Как ей хотелось скорее оказаться дома, в своем красивом жилище, среди преданных ей людей – Сары и юной Лео, в окружении красивых вещей. У Мириам хранилась золотая статуэтка Будды, перед которой она медитировала, а также картина кисти Рембрандта, изображавшая Венеру, для которой она позировала художнику. Ему удалось обнаружить и передать несколькими удачными штрихами то, что было совершенно несвойственно людской породе женщин того времени – чувство независимости и самообладание. На прощание он поцеловал ей руку и произнес: «Холодная... какая холодная».

Мириам не только получала удовольствие от человеческих существ, но и от их творчества – живописи и скульптуры, книг и музыки. Она присутствовала на премьерах десятков величайших опер, восхищалась мастерством всех оперных знаменитостей, начиная с Аделины Патти и Марии Каллас. Остальные Властители взирали на людей как на животных. Мириам же считала, что у людей есть душа, по крайней мере, когда поглощаешь чью-то жизнь, можно ощутить некий электрический разряд, исходящий от тела. А потом глаза жертвы становятся абсолютно пустыми.

Ее соплеменники утверждали, что такова реакция нервной системы на потерю жидкости. Хорошо, если это именно так, в противном случае люди оказались бы существами высшего порядка.

Часто во время медитации, глядя в золотые неподвижные глаза Будды, она мысленно вопрошала его: почему мы так долго живем? Неужели потому, что лишены души? Почему мы холодные... такие холодные? К тому же – истинные рабы осторожности, закоснелых привычек. Но сейчас Мириам нуждалась в обществе соплеменников, точнее, в одном из Властителей – чтобы зачать от него ребенка. Вот почему ей не следовало пропускать ни одно из собраний.

Когда-то в далеком туманном прошлом она уже испытала самое настоящее блаженство в то мгновение, когда мужское семя оплодотворяло ее яйцеклетку; способность ощущать это как величайшее наслаждение было свойственно любой женщине ее племени. Даже спустя века в ней жила память о том потрясающем миге.

Для Властителей не был тайной пол еще не родившегося ребенка, и Мириам с Юминисом придумали имя своему мальчику, полюбив его с той наполненной радостью ночи. Затем наступила беременность, год вынашивания плода... и боль потери, которую, казалось, невозможно пережить, когда маленькое мертвое тельце положили ей на живот. Вскоре ее возлюбленный муж последовал за сыном. Ее безграничная любовь и забота оказались бессильны перед странным состоянием, которое овладело Юминисом. Он перестал есть и внешне ничем не отличался от холодной мумии, одни только глаза продолжали сиять... словно неизбежная смерть обрела для него особый смысл, а голод наделил высшей степенью превосходства.

Неужели Юминис не мог смириться с потерей сына, или это было какое-то другое, еще более невыносимое отчаяние? Он, как и Мириам, уважал человеческий разум и, подобно ей, не раз высказывался по этому поводу: возможно, люди уже достигли той стадии развития, когда охота на них становится грехом?

А что, если грех – просто быть Властителем? Что, если охота на разумную дичь – убийство? Наверняка Юминис довел себя до смерти этими вопросами... а еще воспоминаниями о синем безжизненном тельце, которое он так осторожно приложил к ее груди...

Твои родные умирают для всего мира, но остаются жить в твоем сердце. Мириам продолжала любить мужа еще много лет, но в конце концов воспоминания поблекли, как восковые краски на его портрете, который она когда-то заказала у Эратосфена, непоседливого коротышки, настоящего гения из Александрии.

Старая Александрия... ароматы мирры и кардамона, шепоты ночи, шумные базары... Мириам помнила гулкий дворец Клеопатры, Академию с ее огромной библиотекой. Она прочла там все 123 пьесы Софокла, присутствовала на их постановках. Сколько из них сохранилось – кажется, только семь?