Последний защитник
Шрифт:
– В этом доме никто и никогда не причинит вам вреда. Дорогой сэр, я обещаю вам это. Клянусь могилой своего отца! Кроме того, – продолжил герцог уже не так напыщенно, – если на вас будут зеленые очки, никто вас не узнает. Признаюсь, я удивлен, что Даррел вас узнал, даже когда вы были без очков. Надеюсь, вы меня простите, если я скажу, что вы сильно изменились – невзгоды оставили свой след.
– Я… я не совсем уверен, что…
– Пообещайте, что придете послушать доктора Оуэна. Вил будет вас охранять. А потом, – Бекингем обворожительно улыбнулся, – мы подумаем, как мне лучше всего помочь вам и вашей семье.
В пятницу утром я облачился в свой великолепный воскресный костюм. Я вышел из дома в начале десятого. Ответа от Кэтрин не было. Стивен отнес письмо в чертежное бюро вчера рано утром. Вероятно, ее молчание объяснялось тем, что она больше не видела ни Роджера, ни его хозяина Вила. Если я не ошибался, это был хороший знак. Однако я все равно чувствовал разочарование.
Я шел по Стрэнду в направлении Уоллингфорд-хауса, который располагался в северном конце ристалища, между Уайтхоллом и Чаринг-Кросс. Тысячи раз я проходил мимо его позолоченных ворот, однако внутри никогда не бывал. Это было большое здание в форме буквы «Е», но без черточки посередине, построенное из кирпича, темного и покрытого сажей. Бекингем владел в Лондоне несколькими домами, в том числе Йорк-хаусом, внушительным особняком на реке. Но герцог, как и его покойный отец, предпочитал жить в Уоллингфорд-хаусе: хотя тот и был старомодным, однако располагался значительно ближе к Уайтхоллу и королю.
Несмотря на ранний час, во дворе за воротами уже стояло несколько частных экипажей и еще один ожидал разрешения на въезд. Я показал пропуск, который мне выдал Уильямсон. Он был подписан лордом Арлингтоном. Привратники пропустили меня и указали на помпезные двустворчатые двери в центре здания. Холл был полон слуг, одетых в ливрею Бекингемов. Герцог окружил себя всякими приживалами и любил подчеркивать, что они принадлежат лишь ему одному. Я подозревал, что многие из его домочадцев выполняли единственную функцию: только своим числом создавать иллюзию великолепия хозяина.
Дворецкий изучил пропуск Арлингтона, бросая на меня короткие любопытные взгляды. После этого два лакея повели меня вверх по широкой лестнице. На стенах висели огромные картины, задрапированные черным шелком. Возможно, благочестивая компания, собравшаяся здесь сегодня, могла счесть непристойным то, что было на них изображено.
На втором этаже слуги подвели меня к высокой, украшенной роскошными наличниками двери, которую охраняли два лакея. Один из них приложил палец к губам, показывая, что следует соблюдать тишину. А затем они одновременно распахнули обе створки, и на лестничной площадке послышался зычный голос проповедника:
– …Ибо худшие наши земные страдания суть не более чем укусы блохи в сравнении с тем, что ждет грешников, которые проходят через врата ада!
Комната поражала своими размерами и неброской роскошью. Герцог Бекингем, облаченный в великолепный черный костюм, восседал в дубовом кресле с высокой спинкой в самом конце помещения. Кресло стояло на подиуме примерно в фут высотой. Он сидел в одиночестве и выглядел настоящим королем, разве что некоронованным. Под золотистым париком его румяное, с крупными чертами лицо было неподвижно и напоминало маску. Под глазами виднелись мешки.
Все остальные в комнате стояли. Проповедник – священник с бледным лицом, имевший привычку брызгать слюной, когда увлекался собственной речью, – располагался на возвышении. Он произносил свою проповедь, заглядывая время от времени в толстую стопку записей. Я узнал его – Уильямсон следил за этим человеком. Джон Оуэн был выдающимся независимым священнослужителем и теологом, близким к Кромвелю во время Республики и пользующимся популярностью у офицеров Армии нового образца. Он до сих пор оставался довольно влиятельным и имел много друзей. Оуэн входил в число тех, кто призывал парламент принять Билль о понимании, что, видимо, и сблизило его с Бекингемом.
Время тянулось медленно. Доктор Оуэн был из тех ораторов, которые считают своим долгом ознакомить слушателей со всеми плодами собственной эрудиции. Кроме того, иногда он отступал от записей, пускался в рассуждения и импровизировал, размахивая руками и расхаживая по сцене.
«Чего доброго, – подумал я, – мы проторчим здесь не один час».
– Дьявол делает свое дело, невидимый среди нас, как дрожжи в хлебе, – вещал проповедник. – Так что будьте осторожны, дабы ненароком не поглотить его.
Что касается остальных слушателей, то в комнате собралось не менее сорока человек, все мужчины, однако даже при таком количестве гостей огромная комната вовсе не казалась переполненной. Многие из присутствующих были священниками. По одежде было понятно, что, в отличие от королевских епископов, они в основном склонялись скорее к пресвитерианству и иным направлениям протестантизма, нежели к более традиционным формам вероисповедания. Кроме священников, здесь также присутствовали отличавшиеся более умеренными взглядами друзья герцога, среди них сэр Роберт Холмс, который принимал участие в дуэли с лордом Шрусбери.
Я стоял у дверей и слушал, как доктор Оуэн описывает незавидную участь, ожидающую нас, несчастных грешников, не принадлежащих к числу избранных. Его голос звучал резко, но монотонно, и я не мог не прийти к заключению, что слушать сего проповедника было подобно пребыванию в аду. Он отсылал в вечную тьму тех, кто попал в главную ловушку Сатаны – папизм. В особенности Оуэн порицал греховность и роскошь королевского двора, где процветали подобные пагубные практики. Он, правда, не дошел до того, чтобы открыто обвинить его величество в попустительстве нечестивцам и в поощрении этой клоаки порока, но скрытый смысл был очевиден.
– Если само дерево гнилое, – грохотал Оуэн, – то таковы же будут и плоды его.
Я ни в коей мере не верил, что Бекингем надеялся, будто это самодеятельное чистилище поможет ему в духовном плане. Мотивы его были значительно более земными. Если говорить о политике, то герцога по большей части поддерживали пресвитериане и их религиозные союзники. Поэтому сейчас, когда Бекингему предстояло провести начинания короля через парламент и консолидировать власть в Уайтхолле, ему были необходимы все, кого он только мог привлечь на свою сторону.