Последний зов
Шрифт:
– Хватит, Ведерников. Подбирайте выражения.
– Новиков поставил пустую кружку.
– Что вы язык распустили? Ну, усталость, ну, опыт финской... Понятно. Но у нас есть приказ командования. Его и будем придерживаться. Солдатское дело - бдительно охранять границу. Чем мы и занимаемся. А от пустых разговоров ничего не изменится. Ну, давайте я, вы, Ведерников, и все вместе начнем орать: "Караул!" Нужно это?
– Как рыбе зонтик.
– Верно, Миронюк. И я говорю о том же. То, что происходит на границе, знаем не мы одни. И в Москве об этом известно,
По тому, как парни внимательно слушали, Новиков понимал, что им позарез нужны эти слова, накаленная обстановка опалила их и до крайности растревожила" как, впрочем, и его самого. Только вот их он, разумеется, ненадолго успокоит, а кто успокоит его! Кто скажет нужные слова ясно и убедительно?
– Младший сержант Новиков, в канцелярию, - послышался от двери голос дежурного.
– Быстро.
3
"...Я, пшепрашам панство, скоро закончу. Нех пан писатель не
спешит, дело есть дело... Когда поручник Голяков... по-вашему,
старший лейтенант Голяков записал мои слова на карту, мы хутко
пошли з поврутем, назад, значит, на граничку. Переправился я за
Буг хорошо, опасно нет. Вышел на польский берег, посидел, слушаю.
Швабов нет. И я хутко побег домой... Хорошо бег, успел... Мотоцикл
выскочил на берег. Швабовский, ну, немецкий, свет прямо на ваш
берег... Я полег. Смотрю. Езус-Мария!.. Новиков под
электричеством. Шваб стрелял лодку... Думаю: пропал Новиков. Як
бога кохам, пропал... А он швабовский мотоцикл из автомата..."
(Свидетельство Я.Богданьского)
Ввиду позднего времени движок не работал. Канцелярию освещала закопченная "семилинейка" под мутным, с черными языками нагара, стеклом, задыхаясь, подпрыгивал хилый клинышек пламени, и вместе с ним перемещались на стенах уродливо-длинные тени.
За столом начальника заставы склонился над картой старший лейтенант Голяков из штаба комендатуры, нанося на нее синим карандашом условные знаки.
– Посиди, Новиков, - нервно сказал, прервав младшего сержанта на полуслове и снова занявшись условными знаками.
– Сколько танков?
– спросил младшего лейтенанта, сидевшего по другую сторону письменного стола рядом с Богданьским.
– До семидесяти. Так, пане Богданьский?
– Так ест, семдесёнт... Альбо трошечку больше, - скороговоркой подтвердил поляк.
– Пане коханый, мусе врацать додому.
– Что он сказал?
– нетерпеливо переспросил Голяков.
– Семьдесят или несколько больше. Просит скорее освободить.
– Координаты?
– На восточной окраине Славатычей.
– Его спросите.
Младший лейтенант наклонился к Богданьскому, переговорил с ним и обернулся к старшему лейтенанту.
– Подтверждает - на восточной окраине.
– Уточните позиции артбатарей.
Новиков не понимал, зачем и кому он здесь нужен, чувствовал себя лишним в пропахшей копотью и табачным дымом канцелярии с занавешенными окнами, где все нервничали - младший лейтенант, Богданьский и Голяков, наносивший на карту новые условные знаки.
– ...Артбатарея, саперный
Поляк сидел на табурете в надетом поверх белья солдатском плаще, поджав ноги, и выглядел странным среди двух строго одетых военных, взволнованно похрустывал пальцами и непрестанно обращал взгляд к настенным часам - они показывали половину второго, хлюпал носом и, безразличный к тому, успевают ли за ним командиры, выкладывал все известные ему данные о расположении немцев вблизи границы. И не просто выкладывал. В голосе слышалось осуждение.
– ...Шановное панство не видит, что творится под самой граничкой?.. У них под носом... проше пана, под боком!.. Хлопов выселили из хат, прогнали от реки за три километра... Железнодорожные станции забиты немецкими войсками и техникой... День и ночь прибывают новые эшелоны. Шановное панство и об этом не ведает?.. От железной дороги прут сюда своим ходом, под самый Буг, холера им в бок! Укрепляют позиции, тянут связь, чтоб им холера все кишки вытянула из поганых животов!.. Два дня - с рассвета допоздна - на хлопских фурах подвозят к границе снаряды. Хай пан Езус покарает тех фашистовцев! Для советских офицеров и это новость? Тогда почему Советы даже не почешутся, пшепрашам панство?..
Резкий в движениях, зажав между колен полы плаща, Богданьский без конца похрустывал пальцами и говорил, говорил, сообщая новые сведения о немецких войсках.
Голяков час от часу мрачнел, опасливо поглядывал на задыхающуюся "семилинейку" - желтоватый язычок пламени с длинной, тянувшейся в горловину стекла копотной завитушкой уже не подпрыгивал, а медленно вытягивался в узенькую полоску, грозя оторваться от нагоревшего фитиля. Голяков протянул руку к лампе, вероятно, затем, чтобы снять нагар, но, не притронувшись к ней, продолжил опрос.
– Что за штаб в монастыре?
– спросил он.
Богданьский опередил переводчика: никакой там не штаб. Неужели даже это неизвестно пану офицеру? В монастыре расположился полевой лазарет. Главный там обер-лейтенант, доктор, немолодой... Все койки пока пустуют... Наверное, пан офицер догадывается о назначении лазарета, где пока нет больных и раненых?.. А известно ли пану офицеру, что во Влодаве и Бялой Подляске тоже развернуты госпитали?.. А что гражданская администрация на железной дороге заменена военными, что вчера ночью сменили мадьяр, занимавших первую линию за немецкими пограничниками?
Новиков боялся шелохнуться - слушал. Многое для него не явилось каким-то пугающим откровением, как, впрочем, наверное, и для старшего лейтенанта. Сосредоточение вражеских войск происходило у всех на глазах невозможно скрыть огромное по масштабам скопище живой силы и техники, как нельзя тайно оборудовать артиллерийские позиции, отрыть ходы сообщения, окопы, траншеи у самой границы.
Но в Новикове еще держались и жили отголоски неоднократно повторенных успокоительных слов, тех самых, которые по долгу службы, иногда вопреки вспыхивавшим сомнениям, твердил он своим немногочисленным подчиненным.