Последняя башня Трои
Шрифт:
– Уолт! – возмутился я. – Когда это за личными делами я забывал о служебных?
– Ну ладно, ладно, – проворчал он. – Теперь послушай меня. Я доложил о твоих апокалиптических видениях руководству Службы.
– Видениях?! А ты им передал мои расчеты?
– Всё, всё я отправил наверх! Не собираюсь держать такую бомбу у себя, пусть главные умники в ней поковыряются. Ну, а теперь я должен тебе сказать… (для большей секретности он даже понизил голос и там, в Нью-Йорке, наклонился к объективу камеры, отчего здесь его изображение немного увеличилось) мы достали сведения, которыми ты интересовался.
– О чудесах в Государственной Думе?
– Тс-с! – зашипел он. – Не говори лишнего даже по защищенной связи! Я объяснял тебе, что мы не имеем права подглядывать за чужими парламентами и в самую узкую щелочку!
– Хорошо, перегони мне то, что вы раскопали, я сам разберусь.
– Нет! – воскликнул он. – Такое нельзя посылать по электронным каналам! Слушай внимательно: завтра утренним поездом из Москвы к тебе приедет человек. Запоминай условия встречи…
Я выслушал эти условия и рассмеялся:
– Вы что, решили поиграть в шпионов прошлого века? И кто же явится ко мне? Агент ЦРУ или какой-то другой разведки?
Беннет вскипел:
– Какая тебе разница?! Ты хотел для продолжения расследования получить информацию? Так вот – получай, действуй и не задавай глупых вопросов! Достаточно того, что мы все и так уже прыгаем по твоей команде!
13
На следующее утро я оставил «Цереру» на стоянке у Черной речки, а сам, как велел Беннет, отправился в город полутемным, разболтанным поездом старенького метро. Почему-то американские разведчики посчитали, что без машины я буду менее заметен для слежки.
Я доехал до Московского вокзала, прошел подземным переходом под Знаменской площадью и вышел на поверхность в центре ее, в крохотном сквере, где стоял памятник Александру Третьему. Мне никогда не нравился этот чугунный увалень, восседавший на коне, напоминающем бегемота, но дед считал его гениальным творением (хоть сам рассказывал, что сей монумент еще до революции прозвали «пугалом»).
Тот, кто составил сценарий моего свидания с агентом, явно знал Петроград только по Интернету. Для тайной встречи нельзя было придумать более неудачное место, чем скверик на вокзальной площади, который обте-
кают со всех сторон потоки машин. В это холодное, по-настоящему зимнее утро я оказался в скверике один-одинешенек, на виду у всех проезжавших. Маскировке несколько способствовало то, что пар от множества автомобильных двигателей обволакивал меня, словно туман. Я сел на скамеечку возле памятника, поднял капюшон куртки, засунул руки в карманы и стал ждать.
О прибытии московского поезда я мог догадаться, не глядя на часы: ярко-желтые машины такси, сгрудившиеся у вокзала, стали одна за другой отъезжать, вливаясь в общий поток. Значит, сейчас должен был появиться и мой агент. Действительно, через несколько минут из подземного перехода поднялся в скверик совершенно неприметный на вид человек, без всякого багажа, с одной только легкой сумкой через плечо. Он не торопился, но в движениях его сквозила слегка преувеличенная размашистость. Так, сами того не замечая, разминаются люди после трехчасового сидения в поездном кресле. Человек огляделся по сторонам, как бы выбирая место, куда присесть. И хотя в скверике, кроме моей, стояли еще три скамейки, опустился в итоге рядом со мной. Я не шелохнулся.
Человек достал сигарету, достал зажигалку, закурил, положил зажигалку на скамью между нами и с любопытством уставился на монумент. Я тоже вынул сигарету и стал, не спеша, разминать ее в пальцах.
– Какой красивый памятник! – сказал человек. – Я впервые в Петрограде и сразу наткнулся на такое диво. Наверное, это и есть знаменитый Медный всадник?
Его голос был плохо слышен из-за гула автомобильной реки в нескольких метрах, за оградой сквера. Чтобы не пропустить ни слова, мне приходилось напрягать слух.
– Медный всадник находится в другом месте, – ответил я, – у набережной.
– Ах да, – воскликнул человек, – на Фонтанке!
– Не совсем так, на Неве.
– У меня плохая память на географические названия, – пожаловался он. – Особенно часто путаю реки.
Это была концовка его пароля.
– Советую вам заказать экскурсию по городу в агентстве «Очарованный странник», – отозвался я, взял со
скамьи зажигалку, прикурил и опустил зажигалку в свой карман.
Некоторое время мы сидели рядом, выпуская струйки дыма. Потом я встал, мы молча кивнули друг другу, и я направился к подземному переходу в метро.
Только у себя в квартирке-офисе я вытащил зажигалку из кармана. Лезвием ножа отделил от нее фальшивое донышко и достал крохотный, невесомый, как лепесток, компакт-диск. Беннет приказал после просмотра стереть с него всю информацию.
Я сел к компьютеру, вложил компакт-диск в приемное гнездо дисковода и от любопытства бегло пробежал запись. На экране замелькали какие-то несусветные кадры.
Загадочные сооружения, одни из которых были похожи на низкие цеховые корпуса, другие – на купола обсерваторий, извергали струи огня…
С неба стремительно падал горящий черный самолет. От него отваливались, тоже горящие, куски фюзеляжа, крыльев, оперения. Долетевшие до земли обломки взорвались на поле, покрытом кустарником. Последовал более крупный план, и я увидел, что это не кустарник, а ряды спиральной колючей проволоки…
По дороге двигались колонной странные танки с маленькими башенками. С обочины за ними наблюдала группа военных в длинных, чуть не до пят, плащах и диковинных фуражках с цилиндрическим верхом. Один из них, самый рослый, на голову выше остальных, вдруг обернулся к камере. У него было потрясающее лицо – яростные глаза с тяжелыми веками, огромный нос, маленькие усы, плотно сжатые губы…
Я вернулся к началу записи и пустил ее с нормальной скоростью.
Уже с первых минут мне стало ясно, почему так нервничал Беннет. Наша Дума действительно имела основания охранять свои секреты от чужих глаз. И если бы только стало известно, с какой легкостью эти секреты попадают в руки западных спецслужб, грянул бы страшный международный скандал.
В делах парламентаризма, как и во всех остальных, Россия умудрилась пойти своим путем. До революции Думу в
любой момент, по собственному капризу, мог распустить царь. В советские времена Верховный Совет играл чисто декоративную роль и проштамповывал единогласно любые решения центрального комитета единственной партии. Только в первые постсоветские годы парламентарии получили на время свободу рук, но употребили ее по-идиотски: полезли в драку с правительством. Само правительство было не намного умнее, однако в глазах большинства населения всё же выглядело приличнее депутатов, которые связались с фашистами и в октябре 1993-го дошли до кровопролития. Понадобилось несколько выстрелов прямой наводкой из танковых пушек по парламенту, чтобы российская законодательная власть окончательно признала верховенство исполнительной.