Последняя бригада
Шрифт:
— Нет, — вмешался молчавший до сих пор Стефаник. — Мы шли правильно. Надо идти как раньше.
Стефаник был единственным, не выказывавшим ни малейших признаков усталости и сохранявшим абсолютное спокойствие.
— Только мне кажется, — добавил он тихо, — что ты, Ламбрей, уж больно напрягаешься, а в результате все получается слишком медленно. Давай я пойду вперед с компасом, а ты будешь меня поправлять, если что не так.
Отряд снова ринулся напролом через кустарник. Сирил шагал впереди, прокладывая дорогу остальным, раздвигая кусты, предостерегая об
Позади двигалась колонна. Солнце палило нещадно, все притихли, даже думать перестали. От чрезмерных усилий стучало в ушах, и курсанты безоговорочно доверились своему ведущему, который был старше и потому опытнее.
Лес тем временем становился все светлее, а местность ровнее.
— Похоже, мы правильно идем! — крикнул Сирил.
Наконец между деревьями появилась дорога, потом все увидели грузовик и офицера рядом с ним.
— Мы пришли! Браво, Ламбрей! Браво, Сирил! — раздались радостные крики.
Все зашагали веселее, почувствовав, что они у цели.
— Я уверен, что Бруар еще не добрался!
Конечно, отныне только это и было важно. Чтобы подойти в принятом порядке, Шарль-Арман перестроил группу.
— Монсиньяк! — позвал он. — Эй, Монсиньяк!
— Вот он я! — откликнулся Монсиньяк, который по пояс провалился в очередной предательский ручей.
Еле дыша, с исцарапанными руками и лицами, в изодранных обмотках, с хохочущим, насквозь промокшим Монсиньяком, группа Ламбрея, чеканя шаг, пересекла лужайку и гордо предстала перед лейтенантом Сен-Тьерри.
— Неплохо. В принципе, вы должны были выйти вот здесь, — сказал тот, указывая на огромный дуб. — Отклонение: сто метров на семь километров. Очень даже неплохо. Кто давал ориентир в конце?
— Стефаник, господин лейтенант, — ответил Шарль-Арман.
— Хорошо. Вы не устали?
— Нет, господин лейтенант, — с трудом выдохнули курсанты.
— Ладно, идите отдыхайте, — сказал Сен-Тьерри, вставив в глаз монокль, чтобы скрыть улыбку.
Группа Бруара появилась десятью минутами позже, с отклонением в триста метров.
— Позор! Ай-яй-яй! — толкали друг друга локтями курсанты из первой группы.
Последним, отстав шагов на сорок, весь мокрый, с болтающимся ремешком от каски, из лесу вышел малыш Ракло. Его встретили дружным хохотом.
Бригада забралась в машину.
— Можно покурить, — разрешил лейтенант, — и спеть тоже можно.
Все разом вытащили сигареты.
— Что, в этой бригаде нет ни одного запевалы? — подзадорил лейтенант.
— Мальвинье! Давай, Мальвинье! — выкрикнул кто-то.
И Мальвинье, считавшийся лучшим голосом бригады, затянул:
Ах, как речь ее сладка… Как достойна, величава…И все сразу, включая Сирила с его чешским акцентом, дружно подхватили припев старинной песни, которая, похоже, становилась песней бригады.
А малыш Ракло, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, старательно разевал рот и изображал, что тоже поет.
У Бобби отчаянно болели отбитые ребра, но он позабыл об аварии; у Юрто прошла голова; без следа испарились угрызения совести Мальвинье; у перебравших накануне исчезла тяжесть в желудках, а проигравшиеся были вознаграждены красотой придорожных долин и тополей, которые они заметили только теперь.
Всем ужасно хотелось есть, и все, по дороге вытаскивая колючки из ладоней, по достоинству оценили удобство кожаных сидений.
Сидя рядом с шофером, лейтенант Сен-Тьерри любовался дорогой и слушал пение бригады.
Он вспоминал те времена, когда сам был курсантом и у него точно так же после воскресных развлечений оставался привкус горечи и отвращения. А впереди ждало утро понедельника.
Он был доволен своим первым понедельником в статусе командира. Выправка удалась. Лучшего и желать было нельзя: ведь ребятам даже не понадобилась его помощь. Они справились сами, самостоятельно пробрались сквозь все эти колючки, которые он знал как свои пять пальцев.
И командир начал размышлять о своих парнях, чего раньше никогда с ним не бывало. Конечно, для штатских действовали они очень неплохо. А если оценивать каждого… Комната Мальвинье… Сумасбродная компания, но симпатичная. Вот только малыш Лервье… Умница, но интриган и пройдоха. Да к тому же племянник министра. Не нравилось это Сен-Тьерри. Бенедиктинец очень добрый и очень славный. Из Ламбрея получится прекрасный офицер резерва. Чех… А чех-то как отличился при выходе! Что до Дероша… Его не поймешь: то он хорош во всем, то никуда не годится. Бруар де Шампемон, словно специально созданный для военного училища Сен-Сир, военный до мозга костей, хотя и с задатками блюдолиза. Надо будет дать ему это понять.
Господи, до чего же трудно по-настоящему разобраться в этих парнях — образованных, из хороших семей — и как же трудно ими командовать! Некоторые лица различить было невозможно, а имена ни о чем не говорили: Курпье, Валетт. Они скользили по сознанию, как масло по пальцам. Из всех этих мальчишек, которые вдруг стали ему так близки, он за четыре месяца обязательно сделает офицеров. Они ему доверяют. Он в этом уверен.
Она любит смеяться, она любит выпить… —вопила у него за спиной усталая бригада.
Поскольку ребята его видеть не могли, лейтенант Сен-Тьерри снял монокль и улыбнулся. Он начинал любить своих курсантов.
Глава третья
О событиях десятого мая в Школе узнали утром. В этот день Школа работала, как завод, и от аудиторий и тренировочных залов до полей в радиусе десяти километров, где шли маневры бригад, все гудело. Прежде чем новость распространилась от конюшен до манежа, а от манежа до гаражей, прошло несколько часов.