Последняя гавань Белого флота. От Севастополя до Бизерты

Черкашин Николай Андреевич

У Пьера Кардена, который, по мнению одного популярного журнала, «отдыхает рядом с Катиным гардеробом», рука не поднялась сделать маскарадный костюм из деталей французского мундира. Умолчу о творениях иных кутюрье. Слава Богу, что свои мундиры мы носили не от Юдашкина, поправшего все традиции русской военной формы.

* * *

В двадцатых годах XX века произошла удивительная, небывалая в истории вещь: упраздненная Русская армия выставила свои посты по всех странах мира Они назывались по-разному: где «обществом офицеров», где «казачьим землячеством», где «военно-историческим

кружком», где «кают-компанией»... Но все это были частицы одной армии. Никто не забыл ни номер своего полка, ни год своего производства в первый офицерский чин, ни день полкового храмового праздника, ни фамилию командира, ни имена товарищей. Они держали связь между собой, меж осколками своих полков и своим зарубежным главнокомандующим — генералом Кутеповым, возглавившим в Париже Российский общевоинский союз (РОВС).

Их боялись... Боялись те, кто их победил Боялись в красном Кремле и на Лубянке. Не сумев одолеть Кутепова в открытом бою — а он сам водил свои цепи в атаку, порой под духовой оркестр — рыцари лубяною плаща и «железного Феликса» скрутили его на манер нынешних «братков», заманив, подкараулив, оглушив. Точно так же обошлись потом и с его преемником — генералом Миллером. Очень боялись этой рассеянной, но не сломленной армии.

Время работало на чекистов — «беляки» вымирали сами в далеких своих парагваях, тунисах, маньчжуриях... Множились в эмигрантских журналах столбцы «Незабытые могилы»: «Поручик Марковской артиллерийской бригады Владимир Иванович Тарасов (галлиполиец) скончался 1 августа 1967 г. в Манхейме (Зап. Германия)».

«...В Париже преставился протопресвитер отец Виктор, бывший офицер 6-го Бронепоездного дивизиона».

«...В Стокгольме — лейтенант Русского флота Павел Павлович Потоцкий».

«В Италии — военный летчик капитан Михаил Александров».

«В Нью-Йорке — есаул Гвардейского Кубанского дивизиона Александр Грамотин».

«В Сиднее (Австралия) — подпрапорщик Федор Маслов»...

Печатали этот бесконечный синодик и возглашали: «Новопреставленному болярину воину Федору не суждено было получить высшую награду, о которой он мечтал, — вернуться на горячо любимую Родину. Наградой за верную службу Отчизне стал ему деревянный крест на чужой земле».

Никто не знает, кто и когда назвал этот лес в парижском предместье именем святой Женевьевы. Но хорошо известно, когда в Сент-Женевьев-де-Буа начали хоронить русских людей. Первые могилы появились на старом сельском кладбище, отведенном муниципальными властями для православных эмигрантов, в 1927 году.

Небу было угодно, чтобы сюда снесли цвет русской истории и культуры: Апраксины, Голицыны, Оболенские, Долгоруковы, Мусины-Пушкины, Скрябины, Глинские, Голенищевы- Кутузовы... Иван Бунин....

Немало упокоено здесь и тех, кто пережил лихолетье Голого поля. Даже после смерти они легли повзводно и поротно — как шагали на том прощальном параде. Даже после предания тел земле их погоны проступили поверх каменных плит—в цветных эмалях. Их воинские чины навечно приросли к их фамилиям.

И держат равнение надгробные плиты перед памятниками их командирам — Кутепову, Дроздову, Маркову, Алексееву... В этом есть вызов смерти — ты никогда и никого не сможешь вырвать из наших последних рядов. Мы сомкнули их навечно!

В этом есть и вызов живым: смотрите, постигайте, завидуйте —

мы — Армия. Мы — вместе. Мы ушли навсегда. Но смотрите, как ушли! В боевых порядках.

Смотрите нам вслед. Вспоминайте. И гордитесь! В ваших жилах течет и наша кровь.

Для тех, кто все еще ничего не понял: вот если бы герои Сталинграда и Курской дуги были бы изгнаны из страны за полгода до победы в результате антисоветского переворота в Москве, то им бы тоже пришлось ютиться в палаточных лагерях где-нибудь на чужбине. Вот это и есть Галлиполи!

* * *

И вот уже нет ни Русской, ни Советской армии, есть Российская. Ее новая кокарда объединила в себе символы и той и другой: пятиконечная звезда на фоне георгиевского соцветия. Ей всего ничего, этой новой армии. Она еще не одержала ни одной победы, ну разве что над грузинским воинством. Но на ее по-прежнему алых знаменах черная гарь предательской чеченской бойни. Ею командуют пока все те же, в большинстве своем советские, офицеры. Тульи их фуражек украшают двуглавые орлы, и никому из них неведомо, что до 1917 года орлы крепились лишь на шапки жандармов, а армия и флот носили те самые черно-оранжевые кокарды, которые один арбатский генерал пренебрежительно назвал «мишенями». Где-то он прав. Да, мишени — ведь офицеров снайперы выцеливают в первую очередь.

Известный адмирал обозвал возвращенный флоту Андреевский флаг «полосатой тряпкой». Ну что тут скажешь, если для этих людей по-прежнему история страны начинается с 1917 года?!

Жаль, что они не стояли в те жаркие дни в Берлине перед Рейхстагом, устланным советскими мундирами. А может, потому они и лежали там на забаву туристам, что те, кто их носил, и понятия не имели о чести мундира? Да и откуда им было знать, что их деды в 1918 году приколачивали плененным офицерам погоны к плечам гвоздями по числу звездочек на просветах? «Красная звезда» об этом не писала...

В Советской армии много говорили о традициях. Их пытались спускать сверху вместе с директивами Главпура. Большая часть этих придуманных традиций, увы, оказалась мертворожденной. Не смогли привить самого главного, того, что спасало потом галлиполийцев и всех тех, кто оказался на чужбине, — чувства «полковой семьи». Тут есть и объективная причина: сроки службы солдат резко сократились, да и офицеры на одном месте долго не задерживались. Сколоченные полки и экипажи браконьерски раздергивались, чтобы затыкать кадровые дыры в других частях и соединениях.

Но полк, как добрая дубрава, хорош своими корнями. В Англии ружья, как доносил Левша, кирпичом не чистят. Там и поныне полки, отличившиеся в Крымской войне, носят нашивки за взятие Севастополя. А вот советским полкам передавили сосуды, сообщавшие их с фанагорийскими, Преображенскими, измайловскими и прочими прославленными в веках полками. Кого и на что могла вдохновить служба в танковом полку имени XXII съезда КПСС или на подводной лодке «60 лет шефства ВЛКСМ»?

Когда я вижу на картине Верещагина смертельно раненного под Хивой бойца с белой лычкой на синем погоне, я понимаю — это мой соотич. Его убили. Больно и жалко. Когда я вижу новоиспеченного российского сержанта с непонятными мне металлическими «угольничками» на плечах, я узнаю в нем латиноамериканского капрала из фильма про гаитянских «тонтонов».