Последняя граница

Была середина лета. В Оклахоме стоял нестерпимо жаркий день. Расплавленное солнце, казалось, вот-вот потечет с металлического безоблачного неба. Зноем дышало все: небо, солнце, техасская пустыня, откуда дул южный ветер, сама земля. Почва пересохла и рассыпалась маленькими клубами мелкой красной пыли. Пыль, поднимаясь кверху и оседая, покрывала собою все: низкорослые, чахлые сосны, желтую траву, некрашеные дома, и цвет их

В струящемся жарком воздухе все очертания казались зыбкими и неверными. Кролик, проскочивший через лужайку, скорее напоминал темный лоскут, подхваченный горячим вихрем.

Агент Джон Майлс, совершавший свой обычный утренний обход владений, принадлежащих агентству, остановился.

Вот уже шесть лет живет он на Индейской Территории и все еще не может привыкнуть к оклахомскому климату. Каждый год лето кажется ему все более жарким, а может быть, он просто забывает, каким нестерпимым было предыдущее.

Озабоченно потрогал он пальцем изнанку своего крахмального воротничка. Теперь только одиннадцать часов, а к полудню обычно раскисает последняя частица крахмала и воротничок превращается в мокрую тряпку. Его жена Люси не раз говорила ему, что глупо носить летом белые крахмальные воротнички. Шейный платок, который может служить и носовым, по ее мнению и удобнее и практичнее и нисколько не унижает достоинства. В последнем Майлс не вполне был уверен. Достоинство и авторитет создаются целым рядом мелочей; стоит только отказаться от одной из них – и человек уже на пути к отказу от всех. И чем дальше он находится от цивилизованного мира, тем большее значение имеют все эти мелочи.

А более удаленного от цивилизации места, чем Дарлингтон, где поселили индейцев из племен шайенов и арапахов, агент и представить себе не мог.

Майлс вынул платок и вытер лицо. Бросив быстрый взгляд по сторонам, чтобы удостовериться, не наблюдает ли кто за ним, он нагнулся и смахнул красную пыль с черных башмаков. Затем заботливо сложил платок так, чтобы не было видно запачканной стороны, и, вздохнув, направился к зданию школы.

После того как его назначили агентом по делам индейцев, эта школа была одним из его первых достижений. Он очень гордился ею, как гордился и другими улучшениями, введенными им в Дарлингтоне. Однако он помнил, что в любую минуту его гордость может быть унижена сурово и безжалостно. А так как он был квакером [1] , и квакером более или менее искренним, то и старался скрывать эту гордость, а когда она все же бывала уязвлена, то наряду с отчаянием испытывал даже некоторое моральное удовлетворение.

Подойдя к школе, он обнаружил, что здание вновь нуждается в окраске. В другом климате краску постепенно разрушают зимние холода, здесь же, в этой невыносимой жаре, краска с дощатых стен попросту выкипает. Майлс покачал головой. Он знал, что бесцельно просить о дополнительных материалах на ремонт сейчас, когда урезывается даже продовольственное снабжение.

Он перешел ложбинку, наполненную мельчайшей пылью, доходившей ему до щиколоток. Тут было бесполезно обтирать башмаки. И, кашляя, он продолжал идти в клубившемся облаке красной пыли.

Арапах, босой, завернутый в грязное желтое одеяло, преградил ему путь. С его губ полился поток мягкой, певучей индейской речи. Пыль, поднятая шаркающими ногами арапаха, встала стеной между ними.

Майлс знал этого человека. Его звали Роберт – Кричащий Ястреб. Он немного говорил по-английски. За шесть лет, проведенных в агентстве, Майлс так и не научился хоть сколько-нибудь языку шайенов и арапахов и нередко говорил себе, что тут не помогут и шестьдесят.

– Говори по-английски! – сказал он нетерпеливо.

– Моя жена, – на ломаном английском языке произнес индеец, – она говорит – эта курица не несет яйца, она плохая курица.

– Скажи об этом мистеру Сегеру.

– Джонни нет дела до яйца, – упрямо продолжал индеец.

– Хорошо, я сам поговорю с ним, – сказал Майлс, стараясь быть терпеливым.

– Да мы съели эта плохая курица.

– Ну, тогда вы от нас кур больше не получите, – заявил Майлс и пошел дальше.

Он обрадовался, когда вошел в тень школьной веранды. Зной был здесь не так силен, а дом несколько защищал от пыли. Но Майлс чувствовал, что в одной определенной точке между бровями все нарастает тупая, мучительная боль. Опять разболится голова. И Люси, конечно, опять будет бранить его за то, что он не остерегается солнца. Она требовала, чтобы он таскал с собой зонтик, не понимая, что тогда он станет посмешищем для всех индейцев. Пусть поворчит – у него будет хоть оправдание, чтобы принять холодную ванну перед обедом.

Он стоял на веранде, прислушиваясь к неясному гулу голосов, доносившемуся из школы, и с наслаждением мечтал об этой ванне. Отсюда ему были видны крутой спуск к высохшему руслу Канадской реки, пыль, поблекшая желтая трава и выросшая здесь каким-то чудом небольшая роща чахлых сосенок. Индейское селение с его конусообразными вигвамами, вытянувшееся вдоль пересохшего русла, казалось, тщетно искало влаги. Кроме арапаха Роберта, на раскаленной поверхности земли не было видно ни одного живого существа. Большинство индейцев уже отправилось на охоту за бизонами, с которой они вернутся разочарованные, с пустыми руками; остальные же не выйдут из жилищ, пока не зайдет солнце.

Прозвенел школьный звонок, распахнулись двери, и индейские ребята со смехом и криком, толкаясь, выбежали наружу. Они уже рассыпались было по траве, когда миссис Хьюджинс, начальница школы, вышла на веранду. Это была рослая, могучая женщина с поседевшими волосами, обвислыми щеками и крохотными голубыми глазками. Пот катился по ее лицу и шее, и капли его расплывались на воротнике платья. Увидев Майлса, она захлопала в ладоши и крикнула:

– Дети, дети, подойдите и поздоровайтесь как нужно с агентом Майлсом!

Некоторые из ребят остановились, другие продолжали бегать.

– Да уж ладно, ладно! – сказал Майлс.

– Вы извините, – заявила начальница, – летом все так трудно, ни на чем нельзя сосредоточиться при таком зное.

Майлс сочувственно кивнул.

– Не примите это за жалобу, – продолжала миссис Хьюджинс.

На веранду вышли еще двое – учитель и учительница: Джошуа Трюблад и его жена Матильда. Они также были квакерами. Последовав призыву своего братства, они отправились на Индейскую Территорию. Но условия жизни здесь сделали их совершенно безвольными и покорными. Джошуа Трюблад был щупленький человечек с обвисшими усами соломенного цвета. Жизнь на Территории была для него сущим адом. Он мучительно боялся индейцев, а его жена боялась их еще больше. Учитель он был никудышный, хотя и усердный. Матильда, походившая на мышь, всегда и во всем подражала ему. И, несмотря на это, какое-то смутное чувство долга все-таки удерживало их в агентстве.