Последняя индульгенция
Шрифт:
– К чему мне было ее убивать! – истерически закричала она, понимая, что игра проиграна, но все еще хватаясь за соломинку. – Я ее не знала!
– Причина была! – отчеканил Розниекс. – И не одна. Вот первая, – он выложил на стол несколько документов. – Неправда, что вы не знали Зиедкалнс. Вы познакомились давно – в Елгавском родильном доме, где у вас родился сын, а у Зиедкалнс – мертворожденная девочка. Вы оставили сына в больнице, а Зиедкалнс взяла его и усыновила. Поэтому Ромуальд так похож на вас, а не на нее. Продолжать?
– Не надо, – Эдит обмякла, сразу став старше. – Пишите, я сама все расскажу. Чистосердечное признание является смягчающим вину обстоятельством, – горько Усмехнулась она, на миг выпрямилась, сделавшись прежней
XXXVIII
Лицо Ольгерта Лубенса было серым.
– Что ты негодяйка, я знал, – процедил он сквозь зубы. – Не представлял только, что такая жуткая.
Эдит демонстративно отвернулась. Что-то прикинула про себя, потом резко повернулась к мужу. Красивое лицо исказила гримаса. Синие, черные, красные пятна косметики были размазаны по ее лицу, словно грим клоуна.
– Ты, подлец, ты! – крикнула она, вскочила и кинулась на мужа. – Ты во всем виноват! Ты заставил меня сделать это!
Двое милиционеров из конвойного взвода, сидевшие рядом, схватили ее за руки и снова усадили на стул.
– Свидетель Лубенс, расскажите все по порядку, – предложил Розниекс.
– Иуда! – прошипела Эдит. – Свою жену, мать своего ребенка…
– Это ты о каком ребенке? О том, которого ты с твоим змеиным сердцем бросила? – возмутился Лубенс. – Да что с тобой говорить! – он повернулся к следователю. – Моя командировка затянулась, мы тогда строили ГЭС. Каждую свободную минуту я писал жене письма, с нетерпением ждал рождения сына. Но от нее получил только три письма. В последнем она сообщила, что произошло несчастье – сын родился мертвым. Я был потрясен, не спал ночей. Приехать не было возможности, я заказал разговор, но жена от него уклонилась. Послал телеграмму – ответа не получил. Написал другу, тот ответил очень дипломатично, но я понял, что должен постараться забыть Эдит. Однако год спустя, незадолго до возвращения, получил от нее сердечное письмо. Она писала, что любит только меня, что потребовалось время, чтобы убедиться в этом и вернуть равновесие. И я, дурак, поверил.
– Ха-ха-ха! Хоть раз верное слово из твоих уст! – истерически рассмеялась Мелнсила. – Идиотом ты был и остался. Это было после того, как Яновский, художник, меня оставил. Иначе стала бы я тебе писать!
Лубенс ковырял пол носком туфли.
– Да, тогда я еще не хотела ребенка, хотела пожить для себя, воспользоваться всеми радостями молодости, а этот ограниченный тип в своей убежденности ничего знать не хотел. Когда он дал согласие на бессмысленную, далекую поездку, мое терпение лопнуло. Он хотел, чтобы я в одиночку мучилась с пеленками, бутылочками… Да, я его обманула, и он только теперь, по стечению обстоятельств, узнал об этом. Да, тогда в больнице Зиедкалнс родила мертвую девочку, и я отдала ей своего ребенка. Она как сумасшедшая хотела ребенка. Муж пьяница, за душой ни гроша, жить негде, есть нечего, а ей подавай ребенка. Смешно!
Розниекс не перебивал. Пусть выговорится до конца.
– Когда Лубенс вернулся, мы переехали в Ленинград и только года два назад вернулись в Ригу. Да, следователь, ваша правда. Я в последние годы действительно, как вы называете это на своем языке, спекулировала бриллиантами. Камни – моя страсть, моя слабость, мое хобби, – глаза Мелнсилы загорелись. – Я могу любоваться ими часами, я люблю их больше всего на свете. Люди лживы, подлы, готовы перегрызть друг другу горло, а драгоценные камни приносят радость, удовольствие. Я терпеть не могу людей, ненавижу их! Да, я скупала бриллианты, любовалась ими, пока не надоедало, а тогда продавала и покупала новые, еще более прекрасные.
– А что делали с прибылью? – спросил Розниекс.
– Я люблю одеваться. Да и какая женщина не любит? Но многие из-за своей ограниченности не могут. Я умею. Но разве этот инженеришка мог обеспечить такую возможность? Смешно. Мне незачем больше скрывать. Все равно, обе эти
Она перевела дыхание.
– Все было бы прекрасно, если бы мой супруг случайно не повстречал своего сына в студенческой столовке. Рассказывай сам, черт бы тебя взял! – крикнула она Лубенсу.
Тот взглянул на следователя. Розниекс кивнул. Лубенс, запинаясь, заговорил:
– Сына… Ромуальда… я действительно встретил в столовой случайно. В первый миг меня словно по лбу стукнули. Казалось – этого юношу я уже встречал где-то. Словно он – близкий знакомый, имени которого я никак не мог вспомнить. И непонятная сила заставила меня сесть за его столик. Но разговора не получилось. Общих знакомых у нас не нашлось, не могли мы и припомнить, где встречались раньше. Я долго ломал голову. Этот парень не оставлял меня даже во сне. Но я ничего не мог понять. Меня так и влекло в студенческую столовую, хотя на работе можно было поесть и вкуснее, и сытнее.
Лубенс рассказывал спокойно, словно самому себе.
– Но однажды я узнал о странном совпадении. Он родился девятого сентября шестидесятого года. Как и мой сын. Тогда я еще ничего не заподозрил. Это случилось позже. Однажды вечером, разбирая бумаги в столе, я нашел свою юношескую фотографию. И снова как молнией ударило: Ромуальд так похож на меня! Потом я узнал у него, где работала его мать. Позвонил. Зиедкалнс была честной женщиной и ничего не стала скрывать. Рассказала, как Эдит в больнице разыграла роль обманутой и брошенной девушки. Она уже тогда играла прекрасно, – он вздохнул. – Дома произошел скандал. Не хочется ни вспоминать, ни говорить об этом. Я перебрался в другую комнату. Сказал, что она обокрала меня – украла сына. Понял, что простить этого не смогу, и решил развестись с нею и жениться на Ольге Зиедкалнс.
– Вы сообщили жене об этом решении?
– Да. Она, разумеется, разыграла истерический припадок.
Эдит повернулась к Лубенсу. Ее глаза излучали презрение:
– Ха, из-за такого дуболома впадать в истерику. Идиот в квадрате, и больше ничего. Мне нужен был муж – вывеска того, что я солидная замужняя дама. Этот наивный дурачок ведь не понимал, что значит быть оставленной в моем возрасте. Это лишиться всего: престижа, места в обществе, выслушивать лицемерное сочувствие от дам, которые завтра повернутся к тебе спиной, а послезавтра и вообще перестанут узнавать.
– Зиедкалнс отвергла ваше предложение? – спросил Розниекс Лубенса.
– Да, но Мелнсиле я об этом не сказал. Ольга считала, что такая искусственная семья не может существовать, а для Ромуальда это будет лишней травмой. Она попросила, чтобы я ничего не говорил сыну.
– Вы исполнили обещание?
– Разумеется.
Розниекс взглянул на Эдит.
– И вы тоже ничего ему не говорили?
– Вот еще. Зачем? У меня были свои планы. Когда я увидела Ромуальда, то поняла и Лубенса. Ситуация была незавидной. Красивый, видный парень, фактически твой сын – и принадлежит другой женщине, он называет матерью другую, говорит с нею, ласкается… Нет, это было свыше моих сил, – теперь в голосе Мелнсилы звучали искренние нотки. – Этот мальчик – мой сын, и я имею право отнять его. Он мой. Но я поняла, что уговорами ничего не добьешься. Надо было действовать, чтобы навсегда разлучить Ромуальда с Зиедкалнс. Но как это сделать, я не знала. Изобретала всяческие варианты, но они никуда не годились. Поговорив с Зиедкалнс, я поняла, что пока она жива, Ромуальда она не покинет. И тогда у меня понемногу созрел план. Я действительно пригласила Зиедкалнс пожить у моря, в санатории, якобы для того, чтобы еще раз все обдумать. Намекнула, что отнимать сына не хочу, но должна время от времени видеть его, и желательно было бы вместе обдумать, как это сделать. Вы правы, я договорилась встретиться с нею в тот вечер в санатории. На станции осенью бывает мало пассажиров. А ночью – тем более. Я посоветовала ей идти по дороге, чтобы не сбиться.