Последняя из рода Блау
Шрифт:
На второй этаж я взлетела сама, по широкой простой лестнице, без всяких подсказок. Казалось, тьма вниз наползала сверху, немного покачиваясь на перилах.
Первая дверь — не то, вторая — не то, третья! Источник был там, за дверью. Я поправила кольца артефактов на пальцах, глубоко вдохнула и вошла.
В комнате было темно. Чадили свечи. Они занавешали окна толстой тканью, которая не пропускала дневного света.
Справа, на слишком большой для его роста кровати лежал вихрастый пацан — синюшные губы и впалые щеки, зим девяти, укрытый одеялом.
Слева, в самом углу в кресле-качалке
— Мисси…наконец вы…, — Марта говорила басовито, низким прокуренным голосом, едва заметно, по-южному, растягивая гласные.
Она поднялась с необычайным изяществом для такой большой и грузной фигуры, и слегка покачивая бедрами, как будто танцуя под только ей слышимую мелодию, вильнула ко мне и одним слитным движением опустилась на колени.
Цветастые юбки рассыпались по полу веером, многочисленные браслеты зазвенели и притихли.
В моей памяти Марта оставила неоднозначное впечатление. Такая же смуглая и статная, как и все аларийцы. Марта была из кочевых, из тех, кто ездил в кибитках по Империи, скитаясь от Предела к Пределу, пока снег не укроет землю. Кочевые не всегда уходили на юг, иногда они наоборот приезжали зимовать к нам, на Север, вставали табором и жили до весны. Логики в этом не было никакой. Кочевых аларийцев любили за незлобивый характер, песни и танцы, и хорошо налаженные торговые связи. В таборе можно было выменять все.
Марта одной из зим приехала с табором, да так и осталась, осела у нас, выполняя функции незаменимой деревенской знахарки. Почему? Зачем? Никто не знал. Просто однажды пришла, поставила свой узел на порог старосты и заявила, что она теперь живет здесь, будет знахарить, и ей нужен дом.
В точки зрения нормального целительства способности Марты были сродни откровенному шарлатанству, поскольку все знают, что у аларийцев не бывает силы, только редкие дары. Я была склонна думать, что это и есть дар Марты — лечить, так же, как у Пинки, нюхачить. Пусть по-своему, по кустарному, но за свою жизнь я столько раз сталкивалась с тем, что в совершенно безнадежных случаях лучше всего работает вера и молитва. А в Марту аларийцы верили, почти как в Великого.
Я жестом подняла ее с пола и прошла кровати. Мальчишка выглядел совсем плохо.
— Что с ним?
— Мисси должна посмотреть сама…, — Марта отрицательно качнула головой.
— Марта, мне не до загадок…
— Мисси должна посмотреть сама, — знахарка упрямо прикусила губу.
Ах, эти дремучие упертые аларийцы!
— Марта. Браи темные. Всегда были и скорее всего всегда будут. Слабенькие, с хилой искрой, но — темные. Я, — я быстро чаровала маленький светящийся шарик, — светлая. Светлые не лечат темных, Марта, даже самые дремучие аларийцы знают об этом. Даже чтобы диагностировать, мне нужен темный. Желательно целитель. А теперь объясни мне, что здесь делаю я, и почему вы не позвали штатного лекаря?
— Лекаря нельзя, чужой, — Марта так замотала головой, что зазвенели многочисленные сережки в ушах. — Чужой. Нельзя. Мы приготовили темного. Мы знаем. Он ждал в подвале, чтобы Мисси могла работать. Мы все знаем.
О,
— Какой темный Марта, в каком подвале? — я не понимала решительно ничего и начинала сердиться.
— Сейчас, сейчас, — она с полупоклоном засеменила к двери и дважды стукнула в стенку.
Через несколько мгновений в комнату впихнули сверток, обмотанный покрывалом и веревками в несколько слоев, который подопнули ногами. Он докатился до меня, и я сначала увидела темную макушку, кляп во рту, значок целительского факультета на лацкане кафтана и откровенно бешеные темные глаза…глаза, которые я знала, почти так же хорошо, как свои собственные, глаза, которые я изучила до последней черточки, в которые я смотрела десятки и сотни раз на дню…
Великий, как им это вообще пришло в голову!
Глава 21. Нике
Сначала мне казалось, что погрезилось, осеннее солнышко напекло, свечи, плохой свет, мало ли причин, чтобы обмануться. Иллюзия, помутнение сознания, реализация навязчивой идеи во плоти. Что угодно, только не реальность.
Потому что реальностью это быть не могло, не должно было быть. В этой жизни все идет неправильно, не по порядку. Марта подплыла ближе и аккуратно, оберегая пальцы, вытащила кляп изо рта пленника.
— Ашвиса тирес, псаковы выродки…, — полилась отборная горская брань речитативом. Обороты изобиловали художественными подробностями и особенностями анатомии, включали изощренные кары, которые в будущем на себя навлекли несчастные, стукнутые на всю голову, равнинные черви. Сколько бы зим не прошло — Нике был в своем репертуаре.
Нике Сакрорум. Мой самый близкий враг. Мой самые непримиримый друг. Мой единственный соперник. Вторая половина моей целительской сущности, моя правая рука, мой бессменный напарник, мой якорь и мой обет, мой Нике.
Я не видела его две зимы.
Два раза солнце проходило полный круг, целых две зимы я была одна, без Нике. Две зимы я оборачивалась назад, чтобы спросить, и слышала в ответ пустоту. Две зимы мне потребовалось, чтобы отвыкнуть заваривать походный чайник на две чашки, вечером после операций. И всего четыре декады мне потребовалось, чтобы заработать звание «этой суки Блау», когда я гоняла всех ассистентов без разбору, и меняла новых напарников — никто не дотягивал до уровня Нике, я просто ни с кем не могла сработаться. Никто не чувствовал мою силу так, как он, не понимал, с полувздоха и полувзляда, что именно мы сейчас будем делать.
Псаков Нике. Демонов горец. Как-ты-посмел-сдохнуть-и-оставить-меня-одну-Нике.
Как?
Я крепилась. Я кусала изнутри губы до крови. Я отворачивалась, прятала мокрые щеки от света. Я слушала отборную горскую брань, я молчала и наслаждалась.
Мой Нике остался там, на Рифейском перевале, в одной большой братской могиле. Мы устроили им славные проводы — вызвали обвал, полностью обрушив перешеек, такого роскошного надгробия не было никогда и ни у кого.
Это чужой Нике, тот, который лежит сейчас на полу в комнате Браев. Чужой. Чужой. Чужой. Не мой. Мантра не помогала. Я не видела его целых две зимы…