Последняя из рода Тюдор
Шрифт:
К этому ужасу я оказалась не готова. Я всегда представляла себе смерть сияющим брегом, но никак не изрубленной кучей окровавленной плоти в грязной телеге, некогда бывшей таким знакомым юношей.
– Гилфорд, – шепчу я, словно стараясь напомнить себе его имя.
Одетый в черное палач, высокий капюшон которого делает его безликую голову гротескно большой, идет тяжелыми шагами к воротам. Тележка едет к часовне, а палач подходит к новой плахе на лужайке и останавливается там, сложив руки на топоре и опустив голову.
Вздрогнув, я осознаю, что он пришел сюда не в составе прощальной процессии Гилфорда: у него совсем другая цель. Он пришел, чтобы отрубить мне голову.
Я задерживаюсь, чтобы подписать молитвенник Джону Бриджесу. Надпись получается длинной, и я теряю счет времени. Слова бессмертны. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», думаю я. Кажется, я понимаю, что мое тело умрет, но слова останутся. Кровавое поругание тела Гилфорда потрясло меня, но я по-прежнему стараюсь держаться за мысль о бессмертии моей мысли.
Моя наставница, Екатерина Парр, хорошо знала это и встретила смерть без страха. Вот и я поступлю так же.
«Ввиду того, что вы пожелали, чтобы такая простая женщина подписала такую важную книгу, добрый господин комендант», – начинаю я. Мне очень понравилось это словосочетание, «ввиду того». Мне кажется, в нем есть какое-то сдержанное достоинство.
Я пишу целый параграф. Потом еще один. А потом пишу свое имя. Брат Фекенхем смотрит на меня и мягко произносит:
– Довольно писать. Время пришло.
Я готова. Я должна быть готова. Мне больше нечего писать. Я задокументировала наши беседы с братом Фекенхемом, написала письмо королеве, отцу, Катерине. Потом я написала прощальное обращение и закончила свою работу. На мне надето черное платье, а в руках я держу открытый молитвенник.
– Я готова, – произношу я, и ловлю себя на жалком порыве крикнуть: «Подождите! Минуточку! Я еще не все сделала! Еще мгновение! Еще один вдох! Еще один удар сердца!»
Джон Фекенхем идет впереди меня, а я несу перед собой свой молитвенник на родном языке и пытаюсь его читать, пока мы спускаемся вниз по узким ступеням, проходим сквозь маленький садик, через ворота, ведущие из сада на луг, на котором стоит эшафот. Конечно же, я не вижу слов на странице, никто бы не смог этого на моем месте. Но я снова демонстрирую всем, что я иду на смерть с молитвой. Екатерина Парр записала эти молитвы на английском, переведя их с латыни, а теперь я иду на плаху, держа в руках свидетельство своей праведности. Такова моя доля, это моя работа. Я готова за нее умереть. Я умру, держа эту книгу в руках.
Фрейлины за моей спиной всхлипывают, издавая странные булькающие звуки. Надеюсь, все видят, что я не плачу, как они. Пусть видят, что я молюсь по пути, полностью погруженная в благочестие, демонстрируя полную уверенность в воскрешении.
Все вместе мы поднимаемся на эшафот и распределяемся по своим местам. К эшафоту пришло совсем немного людей, чтобы засвидетельствовать мое мученичество. Я даже удивилась их малому количеству. И я начинаю говорить.
Я боялась, что мой голос будет дрожать, но он не дрожит. Я молюсь о милости Божьей и говорю всем, совершенно ясно, что я буду спасена милостью Всевышнего, а не молитвами священников и не платными мессами. Я прошу людей молиться обо мне, пока я жива, пытаясь показать им, что мне не нужны молитвы после моей смерти, потому что отсюда я отправлюсь прямиком в рай.
– Никакого чистилища, – добавляю я, но все и так знают, о чем я говорю.
Я читаю
Молитва длится на удивление долго, пронзительно долго, а когда она заканчивается, я удивлена тем, что мне приходится что-то отдавать: мои перчатки, носовой платок и молитвенник. Фрейлины должны подготовить меня к последнему выходу, чтобы я могла появиться там с королевским достоинством. Они снимают с меня мой черный плащ, отороченный тесьмой, и воротник.
Внезапно время ринулось вперед, и мне на ум стали приходить вещи, которые я хотела бы сделать, или сказать, или непременно увидеть перед концом. Я уверена, что должна произнести какие-то прощальные слова, воскресить в памяти какие-то моменты, но все стало происходить как-то лихорадочно быстро.
Я встаю на колени. До меня доносится ровный голос брата Фекенхема. На голову мне надевают мешок еще до того, как я успеваю посмотреть на чаек.
– Что мне делать? Где плаха, куда мне идти? – кричу я в панике, но тут кто-то берет меня за руку и ведет вперед, к чему-то большому, шершавому и округлому, и я принимаю неизбежность происходящего. Это действительно материальный мир, а плаха – самый материальный предмет, к которому я прикасалась. Я сжимаю на ней свои пальцы, ощущая древесину. Я должна положить на нее голову. Оказывается, мешок уже намок от слез, текущих из-под закрытых век. Должно быть, я плачу уже давно. Хорошо, что этого никто не видит. И что бы ни произошло дальше, я знаю, что это – не настоящая смерть, потому что я не умру никогда.
Книга II
Катерина
Замок Бейнардс, Лондон.
Весна 1554 года
«Отправляю тебе, добрая сестра Катерина, книгу, которая, хоть и не украшена золотым тиснением, содержит в себе сокровища, дороже драгоценных камней. Именно эта книга, о сестра, в которой записан Закон Божий, Его Заветы и Его воля, которую Он открыл нам, недостойным, и приведет тебя по пути вечной радости. И если ты раскроешь разум свой для нее и прочтешь, и с чистым сердцем станешь следовать ее слову, то она подарит тебе бессмертие и нескончаемую радость.
Она научит тебя жить и умирать, подарит тебе больше, чем печальное наследие отца земного, и это сокровище не отнимет у тебя ни один завистник, и не истребит никакой мор…
А когда придет время твоей смерти, возрадуйся ей, как радуюсь я сейчас, потому что я буду избавлена от страданий и вознесусь в мир лучший и, потеряв жизнь смертную, обрету вечное блаженство.
Прощай, добрая сестра, доверяйся только Господу нашему, кто никогда не подведет и всегда пребудет с тобою.