Последняя книга. Не только Италия
Шрифт:
Теперь все это уже не имеет значения. Важно только то, что самый плохой сценарий, который Аркадий предвидел и через который однажды прошел сам, был уготован его обожаемому сыну. И, конечно, я никогда не прощу себе, что меня не было с ним рядом.
После заупокойной службы в Конюшенной церкви, собравшей самых достойных людей Петербурга, похоронный минивэн с гробом отбыл в направлении крематория без сопровождающих. Это была воля Аркадия. Он хотел в одиночестве пересечь Дворцовый мост. Безымянный водитель как Харон перевез его через Неву-Стикс. Жил один, умер один и ушел один.
А мы? Мы остались, чтобы оплакивать его, перечитывать его эссе и книги, устраивать выставки, проводить вечера его памяти. Через полгода при разборе содержимого его компьютера я обнаружил несколько готовых глав из его недописанной книги о Риме. Они были
«Вид из окна»… Именно так я хотел назвать первую выставку, открывшуюся в KGallery на Фонтанке, в день рождения Аркадия 26 марта 2024 года. Но потом мы остановились на «Melancholia» по названию гравюры Дюрера, которую он почитал и любил. А вот собственный ДР он не слишком-то жаловал. «…Я свой питерский ноябрь ненавижу, хуже только питерский март, месяц моего рождения». За тридцать лет нашего знакомства он отмечал его буквально считаные разы. Но в марте 2019 года мне пришел имейл с чудесным фото, сделанным Данилой, где Аркадий был запечатлен вместе с мамой Данилы Дуней Смирновой за праздничным столом. Подпись гласила: «Семейный портрет в интерьере». Снимок излучал покой и счастье. Значит, и такое возможно, с тайной надеждой подумал я. Значит, можно жить, как живут все. Значит, и ему дано быть веселым, легким, беспечным, отмечающим свой день рождения вместе с сыном и женой, пусть даже и бывшей!
Впрочем, гораздо привычнее для Аркадия была другая мизансцена, запечатленная на фото Дмитрием Сироткиным: он сидит в своем эрмитажном кабинете, отвернувшись от всех, перед экраном старенького компа, по которому проплывают одна за другой страницы его нового труда о Понтормо, или о Василии Розанове, или о выставке Ольге Тобрелутс, или все о том же Риме. Тексты на экране беспрерывно меняются, но поза неизменна, как и вид за окном.
Как-то я попросил Аркадия описать, что он там видит, и вскоре получил ответ: «Посмотрев из своего окна налево, как я смотрю на фотографии, вижу стрелку Васильевского острова, Биржу Тома де Томона и вырастающее за ним будущее, представленное в виде туманных небоскребов и витого кола Газпрома, навалившихся на лучший в мире вид. Похоже на аллегорию, и она мне не очень симпатична».
Но на выставке в KGallery в эрмитажном окне проплывали гондолы, таяли ледники, теснились купола римских соборов, осыпались росписи флорентийских мозаик и фресок (авторы видеоинсталляции Антон Горланов и Максим Еруженец). И не было никаких небоскребов, никакого Газпрома, никаких могил. Там был целый мир, зарождающийся, цветущий, гибнущий, но готовый возродиться снова и снова под печальные напевы The Leaden Echo (Свинцового эха) Леонида Десятникова. Это камерное вокально-инструментальное сочинение для контратенора, написанное на стихи викторианского поэта и священника Мэнли Хопкинса, было посвящено Аркадию Ипполитову задолго до его кончины. Там есть такие строки:
Как сберечь – нет ли средств, нет ли, нет ли, есть ли в мире неизвестный узел, лента, шнур, крючок,ключ, цепь, замок, засов, чтобы удержатьКрасоту, сберечь ее, Красоту, Красоту, чтоб не уходила от нас?Сергей Николаевич
Торревьехо, Испания, октябрь 2024
Надгробный памятник Аркадию Ипполитову на Новом Волковском кладбище, архитектор Максим Атоянц. Архив © Сергея Николаевича
Угол Гангутской и Фонтанки © Дмитрий
Глава первая
Итальянский Ренессанс по-советски
Поприщин – итальянист. – Коммунисто итальяно. – «Образы Италии». – Про belles lettres. – Муратов, Гёте, Буркхардт и Noms de pays: le nom. – О Брента! – «Образы Италии»: belle epoque. – «Образы Италии»: перестройка. – Советские сказки и «Подсолнухи». – Bella, мама, ciao и Италия во время Второй мировой. – Трудности перевода: Rampicanti и Выкарабкивающиеся. – Робертино. – «…Эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов». – Заметки о Ренессансе и ужасе, который был бегом времени когда-то наречен. – Был или не был Ренессанс: секстет из «Золушки, или Торжества добродетели» Россини. – Классицизм, Historismus и рождение Ренессанса. – Kunstwissenschaft и Россия. – Про вихрь ветров в синем абажуре неба. – Энгельс, ГИНХУК и ГАХН. – Социалистический реализм. – Ренессанс по-советски. – Италия новорусская. – Про библиотеку Эрмитажа и ее библиотекарш. – Акка Ларенция
Италия в глухо закупоренном со всех сторон Советском Союзе была не мечта даже, ибо мечта все ж желание, пусть даже и заветное, могущее в реальности как-то и когда-то осуществиться, а была морок и наваждение, то есть влекущий, но одуряющий и с толку сбивающий обман. Ежели признать, что «материя есть то, что, действуя на наши органы чувств, производит ощущение; материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении, и т. п.», – то никакой материальной Италии не существовало. Ощущений не было и быть не могло, органы чувств бездействовали. Строчки из «Записок сумасшедшего», превратившие немецкую Italiensehnsucht, «Тоску по Италии», в чисто русское умопомрачение: «Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых как вихорь коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали, лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют» – были написаны в николаевской России. Великий все ж Поприщин [4] писатель, посильнее Кафки, судя по его запискам. В Италии Поприщин никогда не был.
4
Аксентий Иванович Поприщин – литературный персонаж, главный герой повести Николая Гоголя «Записки сумасшедшего».
Гениальный поприщинский бред в сталинской России эхом откликнулся в экзистенциальной безысходности Мандельштама:
И ясная тоска меня не отпускаетОт молодых еще воронежских холмовК всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.Сумасшедший дом и заключение: условия примерно одинаковые. Стих «Не сравнивай: живущий несравним», написанный в начале 1937 года в воронежской ссылке, через сто три года после «Записок сумасшедшего», страшен: никуда не пускающая ясная тоска – это о свободе в концлагере. Какая к черту всечеловечность, какая Тоскана, когда границы непроницаемы. Выйти за пределы сталинской России было труднее, чем из царства Московского при Иване Грозном. Жестокость царила такая же, но только более масштабная. Замечательно итальянская тема всплывает в «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург в рассказе о ее аресте и заключении в Ярославле, относящемся к тому же 1937 году: «И в этот момент я ясно различаю доносящиеся откуда-то вместе с протяжным воем слова “коммунисто итальяно”, “коммунисто итальяно…”.
Так вот кто она! Итальянская коммунистка. Наверно, бежала с родины, от Муссолини, так же как бежала от Гитлера Клара, одна из моих бутырских соседок.
Ярославский торопливо захлопывает дверку и строго кашляет. Наверно, Сатрапюк на горизонте. Нет, много шагов. Хлопанье железных дверей. Это там, у итальянки… Какой странный звук! Ж-ж-ж-ж… Что это напоминает? Почему я вспомнила вдруг о цветочных клумбах? Боже мой! Да ведь это шланг! Значит, это не было фантазией Веверса, когда он грозил мне: “А вот польем вас из шланга ледяной водицей да запрем в карцер…”