Последняя красавица Юга
Шрифт:
И примерно тогда же я услышал, что Билл Ноулз женился на девушке, с которой познакомился на пароходе. Вот и все – маловато для того, чтобы поставить заплату на целые шесть лет.
Как это ни странно, но о поездке на Юг я стал подумывать, увидев в сумерках на полустанке в Индиане незнакомую девушку. Какой-то мужчина вышел из нашего поезда, и девушка, вся в пышном розовом органди, обвила его руками и потащила к ожидавшей их машине. У меня защемило сердце. Мне показалось, будто она увлекает его в тот утраченный летний мир, где мне было двадцать три года, где время остановилось, а прелестные
Был июль. Отель «Джефферсон» казался странно обшарпанным и тесным; из ресторана, который в памяти моей был нерасторжимо связан с офицерами и девушками, вырывалось громкоголосое пение. Я узнал шофера такси, везшего меня к дому Эйли, но его «И я тоже, лейтенант» прозвучало неубедительно. Я был одним из двадцати тысяч.
Это были странные три дня. Сияние первой молодости недолговечно, и, вероятно, Эйли отчасти его утратила – впрочем, за это я не могу поручиться. Внешне она по-прежнему была так прелестна, что хотелось коснуться ее губ, чтобы почувствовать трепет этого неповторимого обаяния. Нет, перемена была более глубокая.
Сразу же мне стало ясно, что стиль у нее другой. Уже не было в ее голосе тех гордых модуляций, которыми она давала понять, что помнит лучшие, светлые предвоенные дни; им не было места в постоянной сумятице полушутливого-полуотчаянного злословия, характерного для нового Юга. Настоящее, будущее, она, я – все было пущено на потребу этому злословию, лишь бы оно шло безостановочно, лишь бы не осталось времени подумать. Мы попали на шумную вечеринку к одним молодоженам, и Эйли оказалась в центре ее лихорадочного веселья. А ведь Эйли было не восемнадцать лет; но и теперь, даже в роли бесшабашного клоуна, она была не менее привлекательна, чем раньше.
– А что, об Эрле Шоне были какие-нибудь вести? – спросил я на второй вечер, когда мы ехали танцевать в загородный клуб.
– Нет. – Она вдруг сделалась серьезной. – Я часто о нем думаю. Его…
Она колебалась.
– Что его?
– Я хотела сказать – его я любила больше всех… Только это было бы неправдой. Я никогда по-настоящему его не любила, – ведь иначе уж как-нибудь да вышла бы за него замуж. – Она поглядела на меня вопросительно. – По крайней мере я не стала бы так скверно с ним обращаться.
– Это было невозможно.
– Конечно, – согласилась она неуверенно. Настроение у нее переменилось; она сказала легкомысленно: – И как только эти янки не обманывали нас, бедных южаночек. Боже мой!
Когда мы приехали в загородный клуб, она, точно хамелеон, растворилась в незнакомой мне толпе. Танцевало новое поколение; в нем было меньше достоинства, чем в том, которое я знал, но никто не казался в большей степени частицей его ленивой, лихорадочной сути, чем Эйли. Возможно, она давно почувствовала, что в своем изначальном стремлении вырваться из провинциальности Тарлтона шла в одиночестве вслед за поколениями, обреченными на то, чтобы не иметь преемников. Не знаю, какую именно битву она проиграла, скрывшись за белыми колоннами своей
Я покинул ее дом, как нередко покидал его в том канувшем в небытие июне, ощущая смутное разочарование. И только много часов спустя, уже в гостинице, беспокойно ворочаясь в постели, я понял, в чем дело, в чем всегда было дело: я был глубоко и неизлечимо влюблен в нее. Несмотря на всю нашу несовместимость, она все еще была и всегда будет для меня самой пленительной из всех девушек. Я сказал ей об этом на следующий день. Был один из так хорошо знакомых мне жарких дней; мы сидели рядом в затемненной библиотеке.
– О нет, я не могла бы за вас выйти, – сказала она почти испуганно. – Я люблю вас совсем не так… Так я вас никогда не любила. И вы меня не любили. Я не хотела вам говорить, но через месяц я выхожу замуж. Мы, правда, не объявляем о помолвке, потому что я уже дважды объявляла. – Вдруг ей пришло в голову, что я, может быть, обижен. – Энди, вы ведь просто пошутили, правда? Вы же знаете, что я никогда не смогла бы выйти замуж за северянина.
– Кто он? – спросил я.
– Он из Саванны.
– Вы его любите?
– Конечно. – Мы оба улыбнулись. – Конечно, люблю. Что я, по-вашему, должна сказать?
Теперь уже не было колебаний, как некогда с другими мужчинами. Она не могла позволить себе колебаться. Я знал это, потому что со мной она давно уже не притворялась. Самая эта естественность, как я понял, проистекала из того, что она не считала меня поклонником. Скрываясь под маской инстинктивной благовоспитанности, она всегда знала себе цену и не могла поверить, чтобы кто-нибудь, не дойдя до полного, безоглядного обожания, мог по-настоящему полюбить ее. Это она и называла «быть искренним»; она чувствовала себя в большей безопасности с людьми вроде Кэнби или Эрла Шона, не способными вынести приговор ее мнимо аристократическому сердцу.
– Ладно, – сказал я, будто она спрашивала моего разрешения выйти замуж. – Скажите, вы можете для меня что-то сделать?
– Все, что хотите.
– Поедем в лагерь.
– Но, милый, там ничего не осталось.
– Не важно.
Мы пошли в центр. Шофер такси, стоявшего перед отелем, повторил ее возражение:
– Да там уже ничего не осталось, капитан.
– Все равно. Поехали.
Через двадцать минут он притормозил на широкой незнакомой мне равнине, припудренной молодыми плантациями хлопка и отмеченной редкими группами сосен.
– Хотите, поедем вон туда, где дымок? – спросил шофер. – Это новая тюрьма.
– Нет, поезжайте прямо по этой дороге. Я хочу отыскать место, где я когда-то жил.
Старый ипподром, неприметный в дни величия лагеря, в нынешнем запустении гордо вздымал ввысь свою полуразрушенную трибуну. Я тщетно пытался сориентироваться.
– Поезжайте по этой дороге, как проедете вон те деревья, поверните направо, нет – налево.
Он подчинился с презрением знатока.
– Но, дорогой, вы просто ничего не найдете, – сказала Эйли. – Подрядчики все разрушили.