Последняя любовь Казановы
Шрифт:
– Если мы продолжим в таком темпе, – с улыбкой заметила старая дама, – нам вскоре не о чем будет говорить.
– Уж вас-то наверняка хватит не на одну неделю, – заметил шевалье, ища взглядом одобрения Полины, но натолкнувшись на ее затылок.
Колену достопочтенного и знаменитого соблазнителя не везло так же, как и настойчивому взгляду. Можно было подумать, что красавица оставила свои прелестные ножки в гардеробе, вместе со сменными нижними юбками.
Но не в правилах Казановы было отступать из-за таких незначительных, хотя и досадных неудач. Он всегда утверждал, что притворная холодность женщины чаще всего знаменует начало потери контроля над собой, и ее сопротивление лишь продлевает прелюдию
Достаточно было мгновения, чтобы маска мизантропа, которую старый авантюрист натянул было на свои морщины, исчезла без следа. Истинный, хорошо знающий свое дело соблазнитель, для которого любовь является прекрасным способом времяпрепровождения и одновременно заключает в себе смысл жизни, должен уметь одинаково правдоподобно смотреться и стоиком, и последователем Эпикура, меняя философию и взгляды на жизнь столь же быстро, как это делают дамы, меняя настроение и туалеты.
Полина была ростом немного выше среднего и обладала совершенным овалом лица. Ее красивой формы глаза были изумительного голубого цвета, к тому же в них все время горели озорные огоньки и казалось, что она постоянно сдерживается, чтобы не рассмеяться. Еще у нее были великолепные белокурые волосы, отливавшие медью. Рот не то чтобы совсем маленький, но изящный, с двумя рядами белоснежных зубов. Руки, стройная фигура и шея были безупречны по соразмерности и совершенству форм.
В тот вечер ее шейку охватывала небольшая черная бархотка, украшенная рубином; такие безделушки были тогда в большой моде, к тому же она восхитительно оттеняла ослепительную белизну кожи молодой женщины.
На десерт находчивый Розье подал превосходные груши, которые ему удалось раздобыть на кухне, где по своему обыкновению пировала многочисленная прислуга. После этого он без церемоний сменил роль лакея на роль близкого друга мадам де Фонсколомб. Сопровождавшее старую даму по дорогам Германии общество было настолько малочисленным, что, как уже упоминалось, все его члены вынуждены были менять свой наряд и роли по несколько раз на дню.
После ужина Казанова проводил гостей в небольшой музыкальный салон, где находились клавесин и спинет. [3] Мадам де Фонсколомб призналась, что когда-то играла на клавесине, но теперь со своим слабым зрением и скрюченными ревматизмом пальцами была не в состоянии извлечь из инструмента даже самой простой мелодии. Тогда Казанова попытался уговорить очаровательную Полину сыграть для них, но та заявила, что ровным счетом ничего не смыслит в музыке.
– Я вам не верю, – возразил библиотекарь, – вы наверняка обожаете музыку, ваши хорошенькие ножки просто созданы для танцев.
3
Спинет (epinette) – старинный музыкальный инструмент.
– Хорошо, я постараюсь исполнить для вас серенаду при помощи ног, но держу пари, что слушать меня вам захочется руками. Правда, мы от этого ничего не потеряем, поскольку ни у вас, ни у меня, кажется, вовсе нет слуха.
В ответ на эту остроту мадам де Фонсколомб весело расхохоталась, а старина Дюбуа, до этой минуты не подававший голоса, счел необходимым прокомментировать ситуацию, заявив:
– Мадмуазель Демаре действительно ничего не смыслит в музыке, ей нравятся только варварские песни кровопийц, погубивших нашего монарха.
– Наша Полина – настоящая якобинка, – сообщила мадам де Фонсколомб. – Я взяла ее на службу лишь потому, что надеялась помочь ей избавиться от этого безумного увлечения цареубийцами, но пока из этой затеи ничего не вышло.
Казанова с улыбкой принял
Поскольку никому еще не хотелось спать, Казанова, чтобы развлечь компанию, предложил сыграть небольшую партию в фараона. Счастливому аббату удалось выиграть целых два дуката у мадам де Фонсколомб, утверждавшей, что святой отец весьма искусен в передергивании карт, и эта способность очень помогает ему в пополнении церковной казны. Разошлись они только после полуночи. Казанова любезно показал гостям их комнаты, заодно устранив мелкие недоразумения. Слуги графа Вальдштейна взяли в привычку бесцеремонно расставлять повсюду дешевые сальные свечи, распространявшие ужасную вонь. Заботливый хозяин в мгновение ока разыскал одного из прохвостов и заставил его поменять светильники.
– У графа Вальдштейна на службе три дюжины мужланов, – извиняющимся тоном произнес шевалье, – но эти негодяи думают только о том, как бы напиться да что-либо украсть, и при этом дерзят напропалую, если кто-либо осмеливается прервать их безделье.
– Они вполне обоснованно мстят за свое рабство, – пылко вступилась за слуг красавица Демаре.
Мадам де Фонсколомб лишь улыбнулась, подняв глаза к небу. Казанова же, ошеломленный этим необычным заявлением, не нашел, что ответить. Тем более что теперь он и сам не знал, подпадет ли под обаяние этой Юдифи, или, вопреки всему, останется в лагере тиранов. Похоже, что, следуя по стопам Олоферна, почтенный шевалье совсем потерял голову.
Замок Дукс насчитывал не менее сотни комнат, бессчетное число залов, салонов, кабинетов и других помещений. Однако эта достойная принца обитель была на самом деле не более чем холодным лабиринтом, где, вполне возможно, скитался невидимый Минотавр – личное привидение почтенного Валленштайна, прежнего хозяина этих мест.
Жилым теперь считалось лишь то крыло замка, что было ближе к деревне. В свои редкие визиты в имение предков граф Вальдштейн решительно пренебрегал величественным наследием прошлого и ничем особенно не интересовался. Казанова же чувствовал себя здесь не гостем или знакомцем графа, а одним из множества томов в библиотеке, навсегда забытых молодым Вальдштейном. Настоящую страсть граф испытывал только к лошадям и охоте, ради них пренебрегая даже прекрасным полом. Его дружба с Казановой, жившим единственно ради женщин и книг, не имела твердой основы и потому не могла быть долгой. Но любезный, хотя и легкомысленный наездник был человеком чести. Из уважения он выделил Джакомо небольшие покои в замке, присвоил звание библиотекаря, ставившее его немного выше домашней прислуги, и назначил жалованье в пятьсот дукатов, сведшее на нет честолюбие обездоленного венецианца.
Казанова был слишком стар, чтобы отправиться на поиски новых приключений. Он предчувствовал, что свой жизненный путь окончит здесь, в этом огромном доме, словно созданном для того, чтобы вместить в себя его бесконечное одиночество. И он принял решение навсегда остаться здесь, ожидая смерти с благоразумием, помогавшим ему влачить свое существование. Чтобы занять себя, он принялся сам себе пересказывать свое прошлое. Так он мог заново прожить каждый его миг. Стопка исписанных им тетрадей все росла и была абсолютно бесполезна, поскольку их все равно предстояло сжечь. Сохраниться эти тетради могли лишь в том случае, если бы он почему-то о них забыл или смерть застигла его врасплох.