Последняя любовь президента

Курков Андрей Юрьевич

«Что ж, – подумал я. – К двенадцати, так к двенадцати!»

Первым делом просмотрел старый VIP-список. Два театральных режиссера, лауреаты Государственных премий, отпали сразу. Негоже мужчине-президенту встречаться с мужчиной-режиссе-ром. Театр – искусство женственное!

Мой взгляд упал на фамилию известной балерины, солистки Национального театра оперы и балета. Вот кто нужен. Рядом с президентом должна присутствовать сама грация, чтобы всем, даже жителям отдаленных сел и деревень, было понятно: президент соприкоснулся с

прекрасным.

Фамилии мужчин-режиссеров я на всякий случай тоже поставил в список кандидатур, но только после солистки. Пускай их вычеркнет сам глава АП. Это и ему будет приятно. Каждый нормальный мужчина оставит в этом списке только балерину, только женщину!

162

Воздушное пространство Украины. 3 января 2016 года.

Вчера за окном спальни госдачи сыпал снег. Снежинки рыхлые, большие, медлительные. Они стали белой стеной, загораживая от меня море. Как я ни пытался всмотреться поглубже, взгляд мой упирался в их пушистую подвижную стенку и дальше проникнуть не мог. Так на Южный берег Крыма пришла настоящая зима. А вместе с ней – очередные плохие известия.

– Послушай, – говорю я Львовичу, сидящему в авиакресле напротив, – откуда у единственного национального канала долг в три миллиона гривень за электричество? Кто у нас сейчас премьер-министр? Кто министр энергетики?

– Премьер-министром сейчас министр экологии, а министр энергетики – Сафронов.

– Какая, к черту, экология зимой? – возмущаюсь я. – В бюджете деньги на телеканал есть?

– В бюджете есть, – кивает Львович.

– Тогда почему не заплатили за электричество?

– В казне нет. Ушли на выплаты долгов по зарплатам. Шахтерам. Иначе нельзя было бы включить отопление в крупных городах.

– Я ничего не понимаю! Как Казимир может подавать иск о признании национального телеканала банкротом?! Как?

– По закону может. Но суд-то наш, национальный. Иск примет, а в открытии дела о банкротстве откажет. Я уже уточнял.

– А ну включи! – Я киваю на телевизор, подвешенный на кронштейне к потолку.

Львович бросает взгляд назад, на молодого стюарда. Тот быстро подходит, задирает голову к экрану.

– Какой канал желаете? – обращается ко мне.

– УТ-1.

Стюард отходит.

На голубом экране выпуск новостей. Справа от ведущей на столе горит свеча. Это, должно быть, символ свалившихся на них проблем. Ведь на самом деле никакого сумрака у них в студии нет. Все как обычно.

Вместо ведущей вдруг появляется заставка-текст: «Главная редакция Первого Национального не всегда согласна с мыслями, высказываемыми гостями телепередач».

«Это что-то новенькое», – думаю я и пристальнее всматриваюсь в экран.

А на экране крупным планом появляется лицо Казимира.

– Позвольте поздравить вас с наступившим Новым годом! – бодро говорит он, обращаясь прямо в объектив камеры, то есть прямо к народу. – Желаю вам оставить все старые, нерешенные проблемы, болячки, неприятности в старом году. Там же можете оставить и всех тех политиков и членов правительства, кто не оправдал ваших надежд. В новый год с новой надеждой! С новыми лицами! С новой верой в светлое будущее, в долгожданную весну нации. В этом году мы будем отмечать двадцатипятилетие независимой Украины. У нас есть шанс встретить этот праздник в обновленной стране! Объявим всенародный импичмент не оправдавшему надежды народа президенту!

Львович вскакивает. Отключает телевизор. Оборачивается ко мне. Его взгляд дрожит. И руки дрожат. Кажется, весь он дрожит. А я смотрю на него и пытаюсь понять: как может из студии Первого Национального к народу обращаться общепризнанный враг правительства и народа, электробарон Казимир? Как? Где Светлов? Где все наши силовики? Куда они смотрят?!

– Передай в Киев! – говорю я Львовичу. – Через два часа совещание всех силовиков. У меня! Понял?

Львович мрачно кивает.

Мне становится холодно. Стюард, заметив мою бледность, тотчас приносит теплый плед. Предлагает виски.

Первый раз за долгие годы ощущение холода оказывается некомфортным, даже удручающим. Холод накапливается в теле, как электричество в аккумуляторе во время подзарядки. Особенно остро ощущается присутствие холода в кончиках пальцев на ногах и руках, в ушах и на кончике носа. Только сердцу жарко. Сердце словно горит жаром в груди. У сердца температура. Другая температура. Температура тела покатилась вниз, а сердца – вверх.

Я беру стакан-тамблер с виски. Вытаскиваю из него пальцами три кубика льда, бросаю под ноги.

Виски медленно стекает вниз, в тело. Пищевод, желудок, остановка. Виски кажется безвкусным и безалкогольным. Во рту странный вкус, словно выпил я подсолнечного масла.

Подзываю жестом стюарда.

– Какая температура за бортом?

– Минус пятьдесят восемь, – говорит он.

Температура за бортом полностью совпадает с моим самоощущением.

– А иллюминаторы все закрыты? – спрашиваю я раздраженно.

– Конечно, – отвечает он чеканно, но, не заметив в моих глазах доверия к своим словам, резво проходится по салону самолета, проверяя пристальным взглядом каждый иллюминатор.

Снова подходит.

– Я проверил, все закрыты!

Я киваю. Два раза. Сначала утвердительный кивок, мол, понял. Потом – можешь идти!

И он отходит метра на три в сторону.

Мой взгляд уходит на потушенный экран телевизора. Это оттуда дует. Это синий экран заморозил меня! Но что сделать? Что с ним можно сделать? Его можно было выключить – это уже сделал Львович. Кстати, где он?

– Николая Львовича сюда! – Мой дрожащий голос снова приводит стюарда в движение.

Он поспешно уходит к кабине экипажа.