Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром, Александрина – с «Аркадием»[22].
Иными словами, ничего нового в отношениях кавалергарда и Натальи Николаевны Софья Карамзина не заметила, а должна была, если предположить, что встреча у Вяземского состоялась накануне, и кавалергард исполнял на ней какую-то особенную роль. И дописывала она письмо 20 октября, так что времени хватало, чтобы освоить все перемены.
А вот в письме от 3 ноября тон ее упоминания о Дантесе резко меняется. «У нас за чаем всегда бывает несколько человек – сообщает она брату -
Заглянем в письмо Пушкина от 21 ноября. Там есть фраза, обращенная к Геккерну:
Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, истощенный лекарствами, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына[24].
О том же говорит и приведенное выше свидетельство А.Карамзина. Стало быть, Геккерн встречался с женой поэта во время болезни Дантеса и претензии его к Наталье Николаевне звучали не как-нибудь фигурально – дескать, это вы, мадам, поспособствовали истощению молодого человека - а вполне конкретно: «верните мне моего сына». Для выражений такого порядка требуется основание. Должно было произойти нечто из ряда вон выходящее и, непременно, с участием жены поэта пред самой болезнью кавалергарда. Думается, встреча у Полетики была бы здесь к месту. Куда деваться отвергнутому влюбленному, как не на больничную койку! Так что, 17 октября, скорее всего, состоялось то самое тайное свидание. Письмо же было написано Дантесом чуть позже, по выздоровлению, скажем, 29-го октября, уже в роли отвергнутого любовника. Тогда становится понятным, почему разговор Геккерна с Натальей Николаевной, о котором упомянул поэт в своем разорванном письме, состоялся 2 ноября. Оставаясь же на позициях Витале-Скрынникова, пришлось бы объяснить, что заставило посланника медлить с выполнение «отчаянной» просьбы сына более двух недель.
Итак, предположим: 17 октября состоялась встреча у Полетики, затем кавалергард сказался больным – а может, действительно, заболел - и стал подсылать приемного отца к Наталье Николаевне, пытаясь выведать ее настроение, а по выздоровлению придумал новую интригу, суть которой изложил в письме к Геккерну от 29 (?) октября. Желая добиться своего, он хотел припугнуть жену поэта разглашением тайны встречи. 2 ноября посланник приступил к исполнению задуманного. А теперь все подробно и по порядку…
У Полетики
Существуют, по крайней мере, три описания встречи у Полетики, определенным образом связанные между собой: Г.Фризенгофа (мужа Александрины Гончаровой), В.Ф.Вяземской и А.П.Араповой (дочери Натальи Николаевны от второго брака). Появились они на свет спустя многие годы после смерти Натальи Николаевны, строгостью фактов не отличались, но из многочисленной мемуарной литературы впервые упоминали о тайном свидании, указывая на него, как на главную причину смертельного поединка.
Сначала
Арапова интересовалась всем, что говорили или писали о матери, но для того, чтобы ее обращение к родственникам состоялось, именно, в 1887-ом, а скажет, не в 1882-ом или 1885-ом году, должна была существовать какая-то веская причина. И она, скорее всего, заключалась в смерти княгини Вяземской. Арапова с юных лет находилась под сильным духовным влиянием ее мужа - князя Петра Андреевича. В своей книге она не без гордости признается, что Вяземский, «свято оберегая старинную дружбу, был частым посетителем в доме» и даже признал ее литературное дарование.
Как на самом деле князь оберегал старинную дружбу – вопрос отдельный?! Скажем только, что на дружбу это меньше всего походило. Важно, другое – Арапова верила Вяземскому, как и многие другие, полагавшие князя хранителем пушкинских тайн. И надо сказать он очень в этом преуспел, создав миф о кончине поэта, который в равной мере устраивал и власть, и друзей поэта, и рядового обывателя. Поэтому многие люди надеялись, что со смертью супругов (а князь умер еще в 1876 году), откроются самые пикантные подробности этой ужасной трагедии. К тому же, в отсутствии главных свидетелей, встрепенулись и многие статисты, наблюдавшие семейную драму поэта со стороны и добросовестно разносившие сплетни о нем по всему свету.
Арапова, конечно, знала о существовании воспоминаний, которые собирался опубликовать Бартенев – ведь готовились они не один год. Само название говорило об этом: «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Федоровны Вяземских (записано в разное время, с позволения обоих)». Возможно, некоторые истории Арапова слышала из уст самих супругов. Во всяком случае, вопросы она задавала конкретные, со знанием дела, заставляя Александрину и ее мужа отвечать по существу. Фризенгоф писал «дорогой Азиньки» 14 марта 1887 года:
Жена моя сообщает мне, что она совершенно уверена в том, что во все это время Геккерн видел вашу мать исключительно в свете и что между ними не было ни встреч, ни переписки. Но в отношении обоих этих обстоятельств было все же по одному исключению. Старый Геккерн написал вашей матери письмо, чтобы убедить ее оставить своего мужа и выйти за его приемного сына. Александрина вспоминает, что ваша мать отвечала на это решительным отказом, но она уже не помнит, было ли это сделано устно или письменно. Что же касается свидания, то ваша мать получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее, и когда она (Н. Н. Пушкина) прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома; бросившись перед ней на колена, он заклинал ее о том же, что и его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей, что это свидание длилось только несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас же уехала[26].