Последняя ночь аула

В виду аула отряд остановился. Солдаты укрылись за скалами, выставив цепи впереди… Все были так утомлены, что нельзя было и думать о немедленном нападении на это горное гнездо.

— Вот он — ты! — радовался Груздев, и вдруг он почувствовал жалость к старому аулу, в котором он всё-таки, хоть редко, да знал счастливые минуты. — Вот он — ты! Храбёр народ, точно! — задумчиво повторил он. — На своё горе храбёр!

Жара спадала. Здесь, наверху уже веяло прохладой близкого вечера…

Не так пекло уходившее за горы солнце, тени ложились длиннее. Громче шумели водопады и потоки. Ярче на потемневших небесах сияли снеговые великаны, резче и ближе казались силуэты дагестанских вершин… Плоскокровельные аулы выделялись на них выпукло со своими башнями и мечетями… Салты снизу вверх покрывал всю эту часть горы. Кровли саклей и башен казались ступенями бесчисленных перепутанных лестниц, стремившихся к подножию мечети (джамии) — к площади гудекана. На этих кровлях теперь сотни детей и женщин, прижавшись друг к другу, с видимым страхом смотрели вниз — на белые палатки русского лагеря и незнакомые ещё силуэты солдат, стоявших в цепи… Враги молчали, — молчали и мы… Вон как на ладони виден джамаат, — там собрались старики, обсуждают, что им делать… Толковали недолго и разошлись. Гул скоро пошёл по аулу. Дети спрятались… Люди с ружьями побежали к городским стенам. Салты здесь казались почти городом, они выходили из размеров простого аула. Когда-то вокруг было ханство со столицей именно тут. Вон башни старого ханского дворца, состоявшего из таких же саклей, только попросторнее и числом побольше. Там сосредоточилось всего более защитников. Другая группа их засела в мечети…

— Ну, мечеть мы разнесём сразу! — всматривался генерал. — Хорошо было бы весь аул смести пушками, — да за скалами большая часть его! Тут каждая сакля — крепость. Придётся сегодня много поработать…

Радуясь прохладе быстро наступившего вечера, солдаты засыпали под утёсами. По небу уж бежало полымя заката. Орудия были вынесены на выдающиеся пункты. Сюда ружейный огонь салтинцев не мог достигать вовсе, и артиллеристы оказывались в полной безопасности. Надо было засветло подготовить штурм орудийным огнём… Отряду приказано отдыхать, но в новоявленных батареях кипела деятельность. Горные пушки весело блистали в радужных лучах солнца. Со всех сторон к ним подносили снаряды. Когда всё было готово, — взяли прицелы, на стену, чтобы пробить брешь, и на мечеть, которая в ауле занимала самое грозное положение…

— Первое! — послышалась команда.

Сноп пламени и дыму, треск выстрела… Ядро прорезало застывший воздух и упало далеко за мечетью…

— Перелёт! Возьми прицел ближе! Первое!

Опять грохот, опять огонь, точно молния сверкнула в дыму. Ядро упало на площади джамаата.

— Недолёт! Ещё… Первое!

На этот раз ядро сорвало вышку минарета и упало на купол мечети…

— По этому прицелу — бейте, не ожидая команды!..

— Второе!..

Второе и третье работали в стену… Там послышалось беспорядочное пощёлкивание бесполезных выстрелов… Началась спокойная канонада… Точно по ритму какому-то, одно за другим, ахали медные жерла орудий, чугунные шары летали туда, взрывая вверх целые груды щебня, песку, глины и обломков… Привыкшие солдаты отдыхали внизу, даже не подымая отяжелевших век, когда над ними высоко перелетали ядра.

— Несладко им теперь! — потянулся один, поворачиваясь животом вниз.

— Ну, да и нам не рай! — сонно ответил другой, засыпая.

Когда дым рассеивался, наши видели, что минарет мечети уже лежит в развалинах, что купол рухнул вниз, и в ней самой чёрным зёвом зияет свежая брешь. Кое-как сложенные из камня и не скреплённые цементом стены крепости тоже не могли держаться долго и пали там, куда решено было направить главный удар, для назначенного на утро штурма боевых колонн… Но тут и нам пришлось опомниться. У одного из орудий вдруг без стона упал вниз артиллерист, рядом фейерверкер схватился за голову и, зашатавшись, покатился с утёса… Офицера одного ударило в плечо… Ещё двое солдат, поражённых в грудь, — точно ринулись вперёд, широко расставив руки…

— Подобрались, негодяи!..

В прикрытии лежала полурота… Мигом поднялась она и, взяв ружья на руку, бегом направилась в гряде скал впереди… Точно взрыв — «ура»; несколько мгновений штыкового боя, — и рота залегла за занятыми ею скалами… Оказалось, что несколько крашеных бород из Салтов выбрались сюда и отсюда перебило на выбор нашу орудийную прислугу… Теперь канонада продолжалась уже безостановочно и беспрепятственно. Стена, окружавшая Салты, рухнула. С мечетью было кончено, и орудия били по старому ханскому дворцу и по месиву слепившихся саклей… Точно взбудораженный муравейник кипел и шумел встревоженный аул. Рыжие папахи показывались на кровлях и перебегали как по ступеням лестниц, с одной на другую. Кое-где слышались визг и плач женщин, мычание коров, блеяние баранов, ржание коней… Уже в двух или трёх местах — в Салтах, в самой гуще каменных башен виднелись плешины от павших мусором и щебнем саклей…

— Конец Салтам приходит!

Тихо-тихо заходило солнце. Запад весь тонул в океане розового пламени. Оно охватывало горы и утёсы, по их стремнинам ползло вниз, зажигало туманы, висевшие над глубокими долинами, искрилось в тонких нитях водопадов, в пене разъярённых горных потоков… Вон далеко-далеко какое-то озеро на плоскогорье. Как золотой щит горит и светится… Солнце всё ниже… Теперь только краешек его виден, — а обречённый смерти аул в розовом сиянии стоит на темени горы, и башня за башней падают его гордые сакли… Громче крики оттуда.

— Ах, ты, Господи! — вздыхает Груздев. — Две девчонки там есть. То есть, не то девчонки, не то мужние жёны. Только что повенчались.

— Жаль тебе, что ли… татарву некрещёную?..

— Селтанет и Аслан-Коз жаль… Я и мужей ихних знаю. Славные джигиты… Они под Самурское укрепление ушли… Надо, братцы, выручить девчонок-то. Они сглупа тоже за ружья да кинжалы схватятся… А только непристойно российскому воину с бабами драться… Ну их, к Богу!.. Я, как ворвёмся с товарищами, прямо в их саклю…

— Коли поспеешь… Тоже — драка подымется такая, — освирепеем… Не сообразишься тогда, кого колешь.

— Пожалеть надо…

— Твоё дело — жалей. А только у меня в Самурском укреплении брат… Мне его тоже жалко…

Солнце зашло… Потемнели долины, посинели ущелья. Залиловели скалы гор. Одни их вершины сияли и лучились, отражая последний привет умиравшего дня… Салты ещё сверкали вверху, но тени ночи быстро подступали снизу и с востока тёмной каймой к аулу… Ярче вспыхивал теперь огонь орудийных выстрелов, — ещё несколько минут, и ночь уже окутала всё своей прохладой и тишиной…

— Зарядить орудия!.. Последний общий залп!.. Пли!..

Точно раскололись горы, и земля треснула. Восемь пламенных снопов вскинулось из медных жерл… Восемь ядер полетело в скучившиеся сакли… Стоны ещё громче послышались оттуда…

Тишина… Ярко горят звёзды… Аул кажется белым призраком на горе. Спят и отдыхают солдаты. Присев на походный складной табурет, задумался генерал… До штурма осталось два часа…

Торжественная ночь в мистическом величии плывёт над горами Дагестана… Она равнодушна к людским страстям и мукам… Она одинаково ласкает и обвевает прохладой и русских, и лезгин. Что ей за дело до мелочной ссоры, до жалкой борьбы человечества!..

Генерал смотрит на часы…

— Полковник!.. Будить солдат! Скорее… Без шума…

Команда в молчании бежит по рядам спящих… Тихо подымаются они и крестятся…

— Штурм… штурм… — слышится шёпотом. — Штурмовать азиатов будем…

У Степана Груздева захолонуло сердце: жаль ему своих девочек. Вдруг, глупые, схватятся за кинжал и попадут на штык. Разве он, штык, разбирает?.. Особливо ночью, в темноте…

— Холщевников… С Богом, ведите своих. Помнить, — без шума… Ура — под самым аулом. Мы вас сейчас же поддержим…