Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников
Шрифт:
Разумеется, менее всего мне хотелось бы, чтобы возможные упреки в душевной черствости адресовались М. Корякиной. Отношения семьи Астафьевых с Рубцовым были сложными, и я акцентирую внимание на сцене из воспоминаний Корякиной потому, что она оказалась честнее и мужественнее многих рубцовских друзей и не побоялась написать то, о чем все позабыли сразу же после его смерти. Очевидно, что ситуации, подобные описанной М. Корякиной, в разных вариантах повторялись изо дня в день. Положение осложнялось и тем, что Д. — не забывайте, она сама была поэтессой! — обладала достаточно взрывным характером и особенно-то подделываться, угождать, проглатывать оскорбления не умела, да,
Неблагодарное занятие — разбираться в семейных дрязгах. Правота и неправота каждого участника семейных передряг взаимозависимы, и, как правило, осознание своей правоты рождается лишь из стремления подчеркнуть неправоту другого, и именно тогда и кончается правота одного, когда начинается неправота другого. Конечно, можно было бы, а в своих воспоминаниях Д. этим и занимается, говорить о тяжелом характере Рубцова, о его ревности, его срывах, но ведь и Д. тоже не была ангелом и особенной кротостью не отличалась. Главное же в другом… Д., как это свойственно многим женщинам, и сама не понимала, что происходит с ней. Ей казалось, что ее неустроенность и его неустроенность, соединившись, сами по себе счастливо исчезнут. И совершенно забывала (или не думала вообще), что неустроенность — не только недостаток тепла, близких людей, а еще и все то лишнее, чем успел обрасти в своей неустроенной жизни человек… Наверное, не всегда понимал это и Рубцов.
Он любил Д.
И они ссорились друг с другом и расставались. И снова сходились. В последний раз они поссорились перед Новым, 1971 годом…
Д. решила уехать.
«Нужно было зайти к Рубцову за вещами… Он открыл дверь, я увидела его трясущегося, услышала мерзкий запах водки. Кругом была грязь. Свалка на столе. На постели среди смятых грязных простыней, сбитых к самой стене, ком моего белья: сорочки, блузки и даже сарафан». Рубцов был не один. На кухне сидел его приятель радиожурналист. Оказалось, он пришел еще вчера, переночевал у Рубцова и вот уже сутки они пьянствовали. Улучив мгновение, он сказал Д.: «Люсенька, не бросай Колю, люби его, он бредил тобой всю ночь…»
Д. уехала. Рубцов остался один.
— Ты береги себя… — сказал Рубцов Борису Шишаеву во время последней встречи осенью 1970 года. — Видишь, какая злая стала жизнь, какие все равнодушные…
В этих словах Рубцова — безмерная усталость, нездешний, как в комьях январской могильной земли, холод…
Уже в который раз — десятки раз проверенный способ! — пытался Рубцов укрыться от вползающего в него смертного холода в своих стихах, но и стихи уже не согревали его:
Окно, светящееся чуть. И редкий звук с ночного омута. Вот есть возможность отдохнуть. Но как пустынна эта комната! Мне странно, кажется, что я Среди отжившего, минувшего Как бы в каюте корабля, Бог весть когда и затонувшего, Что не под этим ли окном, Под запыленною картиною Меня навек затянет сном, Как будто илом или тиною…Как всегда, в стихах Рубцов ничего не преувеличивает. И описание собственного жилища, сделанное им, предельно точно.
«Зашел… в его квартиру, подивился пустоте, неуюту, которые, видимо, за долгие годы бездомности стали привычными для него… У стены напротив окна стоял диван, к нему был придвинут стол, в пустом углу, справа у окна, лежала куча журналов, почему-то малость обгоревших…
— Засиделся вчера долго и заснул незаметно, абажур зашаял, от него и журналы, — равнодушно пояснил Николай, заметив мой взгляд».
Предельно точно воссоздал Рубцов и свое душевное состояние:
За мыслью мысль — какой-то бред, За тенью тень — воспоминания, Реальный звук, реальный свет С трудом доходит до сознания. И так задумаешься вдруг, И так всему придашь значение, Что вместо радости — испуг, И вместо отдыха мучение.О чем это стихотворение? С прежней виртуозной легкостью замыкает Рубцов образы далекой юности и нынешние ощущения, но волшебного прорыва, как в прежних стихах, здесь не происходит. Да и какой может быть прорыв, если тонет сейчас не однокомнатная квартирка на пятом этаже, а сама наполненная звездным светом «горница» Рубцова?
Рубцов всегда много писал о смерти, но так, как в последние месяцы жизни, — никогда. Смерть словно бы обретала в его стихах все более конкретные очертания: «Смерть приближалась, приближалась, совсем приблизилась уже…» — и отношение к смерти самого Рубцова становилось не то чтобы неестественным, а каким-то заестественным:
С гробом телегу ужасно трясет В поле меж голых ракит. — Бабушка дедушку в ямку везет, — Девочке мать говорит…Уже одна эта строфа достойно могла бы конкурировать с произведениями нарождающегося тогда частушечного черного юмора. Но Рубцов не успокаивается. Наперебой с мамой утешает он девочку, дескать, не надо печалиться:
…послушай дожди С яростным ветром и тьмой. Это цветочки еще — подожди! — То, что сейчас за стеной. Будет еще не такой у ворот Ветер, скрипенье и стук…Чего уж говорить, конечно, будет, когда с треском начнут разламываться гробы, когда поплывут из могилы «ужасные обломки»…
В ожидании Рубцовым смерти страха становилось все меньше и все больше — нетерпеливости, прорывающейся порою и в стихах:
Резким, свистящим своим помелом Вьюга гнала меня прочь. Дай под твоим я погреюсь крылом, Ночь, черная ночь!Последние месяцы жизни Рубцов болел. Это замечали все, но вспоминают его друзья об этом как бы между прочим — ведь не от болезни он умер! — как бы между делом…