Шрифт:
Захлопнув дощатую дверь с такой силой, что свеча потухла, Филомена с плачущими детьми оказалась в темноте. Теперь глаза видели лишь то, что было за окном: глинобитные дома по бокам мощеной улицы, по которой поднимался на холм могильщик. На плече он нес лопату, и медовый отблеск луны на мгновение вспыхнул на ее стали, когда могильщик повернул на кладбище и пропал из виду.
– Мамасита, что случилось? – Филипе, старшенький, дергал ее за юбку. Тот странный черный человек не промолвил и слова – просто стоял на крыльце с
– Это могильщик. – Дрожащими руками Филомена зажгла свечу. – У нас нет денег платить за место на кладбище. Твоего отца выроют из могилы и поместят в катакомбы, где он будет стоять рядом с другими мумиями – прикрученный к стене проводом, как и все прочие.
– Ах нет, мамочка!
– Да. – Филомена прижала детей к себе. – Так случится, если мы не уплатим. Так случится.
– Я убью могильщика! – крикнул Филипе.
– Это его работа. Если умрет этот, на его место придет другой, с тем же требованием. А если Бог приберет и того, то явится третий.
Они разом задумались об этом человеке, который живет и копошится на кладбищенском холме, вознесенный над всеми, и сторожит катакомбы и загадочную землю, обладающую странным свойством: закопанные в нее люди со временем иссыхают, словно цветы в пустыне, их кожа становится твердой, как на туфлях, так что по упругой и полой мумии хоть палкой колоти – барабан. Эти мумии, коричневые, будто сигары, могут сохраняться вечно – столбами приставленные к стенам подземных пещер. Когда Филомена и ее дети подумали об этом привычном, к которому привыкнуть нельзя, им стало холодно среди лета, и каждая косточка их тела беззвучно взвыла от ужаса.
Какое-то время мать и дети молчащей группой стояли посреди комнаты, неистово прижимаясь друг к другу. Потом мать сказала:
– Пойдем со мной, Филипе.
Она распахнула дверь и вышла вместе с Филипе на крыльцо. Облитые лунным светом, оба застыли, напряженно прислушиваясь к ночи, будто ожидали услышать далекий звяк лопаты, которая железным зубом кусает землю, выгрызает куски глины и срубает давно укоренившиеся цветы. Однако под звездным небом царила ненарушимая тишина.
– А прочие марш в постель! – велела Филомена, оглянувшись на дом.
Теперь она закрыла дверь так осторожно, что пламя свечи в комнате лишь слабо дрогнуло.
Булыжная мостовая, превращенная лунным светом в серебристую реку, взбегала мимо зеленых участков и маленьких магазинчиков туда, где и днем, и вечером тикали привычные для местных жителей часы смерти: это пилил, строгал и постукивал молотком гробовщик, как неутомимая пчела, собирающая нектар на могилах.
Запыхавшийся Филипе едва поспевал за быстро шагавшей матерью. Ее поношенная юбка рядом с его ухом быстро-быстро шепотом жаловалась на нищету. Наконец они подошли к зданию муниципалитета.
Мужчина, сидевший за небольшим, заваленным бумагами столом в плохо освещенной комнатушке, встретил ее удивленным взглядом.
– Филомена, кузина!
Коротко пожав протянутую руку, она сказала:
– Рикардо, ты должен помочь мне.
– Если Господь не помешает. Я весь внимание.
– Они… – Словно горький камень лежал у нее во рту. Она попробовала от него избавиться: – Сегодня ночью они выкапывают Хуана.
Рикардо даже привскочил со стула, но потом бессильно опустился обратно. Глаза его, полыхнув гневным огнем, тут же потускнели.
– Если Господь позволит, так люди помешают. Неужели пролетел целый год со дня смерти Хуана? Неужели пора вносить плату за клочок кладбищенской земли? – После этих горячих восклицаний он вывернул ладони перед кузиной и тихо сказал: – Увы, Филомена, денег у меня нет.
– Но ты же можешь переговорить с могильщиком. Ты как-никак полицейский.
– Филомена, Филомена, дальше края могилы закону хода нет.
– Лишь бы он дал мне десять недель отсрочки, только десять. Сейчас лето на исходе, и скоро День всех усопших. Я справлюсь, я все в доме распродам, я достану деньги для него. Рикардо, ради всего святого, замолви за меня словечко!
И лишь теперь, когда не стало возможности больше удерживать в себе лютый холод, от которого вот-вот заледенеет все в душе, она дала себе волю, закрыла лицо руками и зарыдала. И Рикардо понял, что теперь время открыто проявить свои чувства, и тоже разрыдался, между всхлипами горестно повторяя имя кузины.
Потом он взял себя в руки и встал, надевая на голову старую, заношенную и засаленную форменную фуражку.
– Ладно. Я говорю «да». Я пойду к катакомбам и плюну в черную дыру входа. Однако не жди ответа, Филомена. Мне ответит разве что эхо. Веди меня.
Кладбище располагалось на горе – выше церкви, выше всех городских зданий и выше всех окрестных холмов. Оттуда были видны как на ладони и городок, и окрестные поля.
Пройдя через широкие чугунные ворота, Рикардо, Филомена и ее сынишка шли какое-то время между могилами, пока не увидели широкую спину могильщика. Тот проворно махал лопатой и уже изрядно углубился в землю. Не потрудившись оглянуться, он все же точно угадал, кто пришел, потому что негромко спросил:
– Рикардо Альбанес, начальник полиции?
– Прекратите копать! – сказал Рикардо.
Лопата ходила вверх-вниз как ни в чем не бывало.
– Завтра похороны, начальник. Эта могила должна быть свободна к утру, чтобы принять нового покойника.
– В городе никто не умер.
– Кто-нибудь постоянно умирает. Всегда нужно иметь могилу наготове, чтобы не прогадать. Два месяца я жду денег от Филомены. Я, как видите, человек терпеливый.
– Останьтесь им еще немного. – Рикардо просительно коснулся плеча согнутого над лопатой могильщика.