Нищий с моста О'Коннела

– Так, – сказал я. – Твой муж – дурак.

– Почему? – спросила жена. – Что ты такого сделал?

Я смотрел с третьего этажа гостиницы. В свете фонаря под окнами прошел человек.

– Это он. Два дня назад…

Два дня назад кто-то зашипел на меня из соседней подворотни:

– Сэр! Это важно! Сэр!

Я обернулся в темноту. Какой-то заморыш. Голос – жуткий-прежуткий.

– Если б у меня был фунт на билет, мне бы дали работу в Белфасте!

Я колебался.

– Отличную работу! – продолжал он торопливо. – Хороший заработок! Я… я вышлю

Он видел, что я – турист. Промедление меня сгубило, обещание вернуть деньги – растрогало. Я хрустнул бумажкой, отделяя ее от пачки.

Человек встрепенулся, как ястреб.

– Будь у меня два фунта, сэр, я бы поел в дороге.

Я вытащил вторую.

– А на три мог бы забрать жену – не оставлять же ее здесь одну-одинешеньку.

Я отсчитал третью.

– А, была не была! – вскричал человечек. – Какие-то жалкие пять фунтов, и мы будем жить в отеле, а не на улице, тогда уж я точно найду работу!

Что за воинственный танец он исполнял, притопывая, охлопываясь, кося глазами, скалясь в улыбке, причмокивая языком.

– Господь отблагодарит вас, сэр!

Он побежал, унося мои пять фунтов.

На полпути к гостинице я сообразил, что он не записал мое имя.

– Черт! – крикнул я тогда.

– Черт! – вскричал я сейчас, глядя в окно.

Потому что в прохожем под фонарем я узнал человека, которому третьего дня надлежало уехать в Белфаст.

– А, я его знаю, – сказала жена. – Он ко мне сегодня подошел. Просил денег на поезд до Голуэя.

– Ты дала?

– Нет, – просто отвечала жена.

Тут случилось самое худшее. Демонический нищий поднял голову, увидел меня и – провалиться на этом месте! – сделал нам ручкой.

Я чуть было не помахал в ответ. Губы скривила болезненная усмешка.

– До того дошло, что не хочется выходить из отеля, – пробормотал я.

– Действительно холодно.

Жена надевала пальто.

– Нет, – сказал я. – Дело не в холоде. Дело в них.

Мы снова взглянули в окно.

Ветер гулял над мощеной дублинской улицей, разнося копоть от Тринити-колледжа до Сент-Стивенс-Грин. За кондитерской застыли двое. Еще один торчал на углу – бороденка заиндевела, руки в карманах ощупывают скрытые кости. Дальше в подворотне притаилась груда газет: если пройти мимо, она зашевелится, словно стая мышей, и пожелает вам доброго вечера. У самого входа в отель горячечной розой высилась женщина, прижимая к груди загадочный сверток.

– А, попрошайки, – протянула жена.

– Не просто попрошайки, – ответил я, – а люди на улицах, которые становятся попрошайками.

– Как в кино. Темно, все ждут, когда появится герой.

– Герой. Черт возьми, это про меня.

Жена всмотрелась в мое лицо.

– Ты же их не боишься?

– Да нет. Дьявол. Хуже всех – та женщина со свертком. Это стихийная сила. Сбивает с ног своей бедностью. Что до остальных – ну, для меня это большая шахматная партия. Сколько мы уже в Дублине? Восемь недель? Восемь недель я сижу за машинкой, изучаю их распорядок дня. Когда они уходят на обед, я тоже устраиваю себе перерыв – выбегаю в кондитерскую, в книжный, в театр «Олимпия». Когда подгадаю точно, обходится без подаяния, не возникает порыва затолкать их к парикмахеру или в столовую. Я знаю все потайные выходы из гостиницы.

– Господи, – сказала жена. – Тебя довели.

– Да, и больше других – нищий с моста О’Коннела.

– Который?

– Который?! Это чудо природы, ужас. Я люблю его и боюсь. Увидеть его – не поверить своим глазам. Идем.

Дух лифта, сотню лет живущий в нечистой шахте, двинулся вверх, волоча постылые цепи. Дверь открылась со вздохом. Кабина застонала, словно мы наступили ей на желудок. Разобиженный призрак пополз к земле, унося нас в своей утробе.

Между этажами жена сказала:

– Если сделать нужное лицо, нищие к тебе не пристанут.

– Лицо, – терпеливо объяснил я, – у меня мое. Оно из Яблока-в-Тесте, штат Висконсин, Сарсапарели, Мэн. «Добр к собакам», – написано у меня на лбу. Я выхожу на пустую улицу, и тут же из всех щелей лезут любители дармовщинки.

– Научись смотреть мимо них, – посоветовала жена, – или насквозь. – Она задумалась. – Хочешь, покажу?

– Показывай.

Я открыл дверь лифта. Мы прошли через вестибюль отеля «Ройял хайберниен» и сощурились в прокопченную ночь.

– Святые угодники, помогайте, – пробормотал я. – Вот они, подняли головы, сверкают глазами. Чуют запах печеного яблока.

– Догонишь меня у книжного через две минуты, – сказала жена. – Гляди!

– Постой! – крикнул я, но было уже поздно.

Жена сбежала по ступенькам.

Я смотрел, расплющив нос о стеклянную дверь.

Нищие на углу, напротив, возле отеля, подались телами к моей жене. Глаза их горели.

Жена спокойно взглянула на них.

Нищие медлили, переминаясь с ноги на ногу. Потом их кости застыли. Губы обмякли. Глаза погасли. Сердца упали.

Было ветрено.

Перестук жениных каблучков – цок-цок, словно маленький барабанчик, – затих в проулке.

Из подвала слышались музыка и смех. Я подумал: сбежать вниз, принять глоточек для храбрости?

К дьяволу! Я распахнул дверь.

Эффект был такой, словно кто-то ударил в монгольский бронзовый гонг.

Улица на миг затаила дыхание.

Потом зашуршали подметки, высекая искры из мостовой. Нищие бежали ко мне, из-под подбитых ботинок сыпались светлячки. Протянутые руки дрожали. Рты раскрывались в улыбке, словно старые пианино.

Дальше по улице, у книжного, ждала жена. Она стояла спиной ко мне, но третьим затылочным глазом, наверное, видела: аборигены приветствуют Колумба, братцы-белки встречают святого Франциска, который принес им орехов. На какое-то жуткое мгновение я ощутил себя Папой на балконе Святого Петра, над морем страждущих душ.

Я не прошел и половины ступеней, как женщина бросилась ко мне, тыча в лицо кулек.

– Взгляните на бедного крошку! – возопила она.

Я взглянул на младенца.

Младенец глядел на меня.