Шрифт:
Доктор Вальтер Сернер. Цюрих, 1917. Рисунок Ханса Рихтера
Последняя расхлябанность. Манифест дада
I
1° Вокруг огненного шара носится ком нечистот, на котором продают дамские шёлковые чулки и ценят Гогенов. Поистине прискорбный аспект, который, правда, немного разнится: шёлковые чулки постижимы, Гогены – нет. (Только вообразить Бернгейма как авторитетного биолога.) Тысяча скучнейших предписаний мелкомозглых
2° Чем мог заняться первый мозг, угодивший на глобус? Наверное, удивлялся своему присутствию и недоумевал, что делать с собой и с грязью под ногами. Между тем, к мозгу привыкли и считают его таким пустяком, что даже не игнорируют, сделали из себя растафари (в самом низу: тёмный поляк; в самом верху: ну, разве что председатель судебной коллегии), а из столь не по чину любимой природы – кулисы для поистине неслабой пьесы. Этот несомненно не столь героический выход из всё ещё недооценённой дилеммы хоть и лишился привлекательности окончательно с тех пор, как стал наперёд обозрим (как же глупо личное дерзновение!), но именно поэтому оказался столь подходящим для известных процедур.
3° Даже машинисту паровоза хотя бы раз в году приходит в голову мысль, что его отношения с локомотивом отнюдь не принудительные и что о своей супруге он знает не намного больше, чем после той тёплой ночи в роще. (Назови я Ла Виллет или Терезин Луг, картина была бы слишком иллюзорной; подсказка для диссер-тёток: «О топографической анатомии, психической вентиляции и иже с ними».) В отеле «Ронсере» или на Пикадилли уже случается наоборот: становится чертовски непонятно, с чего это ты вдруг таращишься на собственную руку или насвистываешь трели, слышишь свои почёсывания и жуёшь слюни. Этому, казалось бы, столь мирному примеру ближе всего возможность того, что разъедающее чувство скуки подтянется до мысли об её причинах. Этот милый момент и организует головореза (ах, какой он душка!), который творит свои бесчинства как пророк, художник, анархист, государственный деятель и т. д., короче, как растафари.
4° Наполеон – как ни крути, и впрямь толковый малый – безответственным образом утверждал, что истинная профессия человека – пахать землю. Ну почему же? А плуг что, с неба упадёт? Однако что-то homo всё-таки привнёс, так и слышится мне голос дамы, страдающей от любовного недоедания. Ну, уж во всяком случае, не пахоту; и злаки, и плоды, в конце концов, были и до него, изначально. (Пожалуйста, пройдитесь по следам жатвы немецких биогенетов, узнайте, почему я не прав. Но это, однако, будет очень скучно. Поэтому я прав.) Итак, последняя новость: и Наполеон, который обычно с большой охотой являл безотказную неукротимость, местами являлся ковёрным. Жаль. Очень жаль.
5° Так как растафарично всё, мои дорогие, каждый (в большей или меньшей степени) – дутая фигура, слава богу. (Лишь между прочим: 10 сантимов тому смельчаку, который докажет мне, что есть хоть что-то, не привнесённое самовольно в качестве нормы!) Иначе бы начался, впрочем, эпидемический падёж. С диагнозом: чудовищная скука; или: паническое смирение; или: трансцендентальная неприязнь и т. д. (Можно, продолжая сколь угодно долго, пройти весь перечень бездарных состояний.) Поэтому соответствующий каждой местности личный состав населённой поверхности Земли – лишь логичный результат скуки, что стала нестерпимой. Скука: это ещё самое безобидное слово. Пусть каждый для своей неполноценности подберёт себе вокабулу по вкусу! (Изрядный сюжет для азартной игры в фанты!)
6° Общеизвестно, что собака – не гамак; менее известно, что без этой робкой гипотезы у художника опускаются его испачканные краской руки; и вообще неизвестно, что междометия – точнее всего: мировоззрения – это смеси вокабул… Чёрт возьми, тут процедуру придётся немного расширить. (Маленький образ: лёгкое кускование головки плода!) Вот: все стилисты далеко не ослы. Ибо стиль – лишь жест смущения дичайшей структуры. И поскольку смущение (после того, как чуть-чуть переспишь с этой мыслью) на поверку оказывается великолепными поминками по самому себе, то заметно, что стилисты – из опасения, что их сочтут ослами – ведут себя намного хуже последних. (Поскольку ослы обладают двумя выдающимися качествами: они упрямы и ленивы.) Различие между Паулем Оскаром Хёккером, Достоевским, Цобельтицем и Ведекиндом брезжит поэтому лишь в умении держать себя внутри упомянутого жеста смущения. Брызжет ли человек образами в правильно функционирующем хорее или как-то ещё (все образы убедительные), или, так сказать, экспрессионистски мне нашёптывает, что ему было тошно, но стало лучше с тех пор, как он это изложил чёрным по белому, или что ему хоть и было хорошо (смотри, смотри!), но стало тошно с тех пор, как он перестал это понимать (трам-там-там!): это всегда всё та же подослиная натуга – желание вытянуть себя из смущения, ф о р м и р у я его (стилизуя, прости господи). Омерзительное слово «формируя»! Это значит: из жизни, неправдоподобной до кончиков ногтей, сделать нечто правдоподобное! Водрузить над этим хаосом из загадки и дерьма спасительное небо!! Облаговонить человеческий помёт!!! Премного благодарен… Есть ли более идиотический образ, чем (ух!) гениально стилизующая голова, которая при этом занятии сама с собой кокетничает? (Лишь между прочим: моё признание тому разумнику, кто мне докажет, что у отважных героев этоса кокетства не бывает!) О, довольно об этом развесёлом смущении, которое заканчивается низким поклоном самому себе! П о э т о м у (из-за этой стилизованной закавыки) романы и философии изошли потом, картины размазались, скульптуры измельчали, симфонии разохались, а религии стартовали! Какое неуёмное тщеславие, к тому же эти самовлюблённые ослиные глупости потерпели основательное (а особенно основательное в немецких краях) поражение!!! Всё – бесчинство!!!
7° Самый красивый ландшафт, какой я знаю, это кафе «Barratte» в Pariser Hallen. По двум причинам. Там я свёл знакомство со многим родственным, которое среди прочего нашёптывало мне: «C’est possible que je serais bonne, si je savais pourquoi». Злобно признаюсь: я бледнел от радости. И потом в этом приветливом кафе Жан Картопэ, который связывается только с господами без стоячих воротничков, резко перестал со мной общаться, потому что я по неосторожности обронил имя Пикассо.
8° Ах, милые сердцу фарфоровые белые тарелки! Ибо… Вот ведь: прежде хотелось передать посредством живописи то, что якобы не мог выразить словами, то есть то, чего у тебя вовсе не было. (Хо-хо! Как будто мог аккуратненько увековечить хоть вице-королеву, когда б не знал, что она – не кресло!) Давно и наперёд уже осмеяно, где были бы все эти пачкуны, если бы перестали фабрить писанные маслом фотографии. (Кстати, подсказка: побольше девушек, пожалуйста, побольше девушек!) Но впечатления! И вот: ч т о толку, если, проморгавшись, сможешь приспособиться к тому, что каждый едок картофеля усматривает только одну корову, но способен т а к надуться от важности, что это была е г о корова, совершенно о с о б е н н а я корова, короче: корова-избавительница? Трам-там-там! Но какова экспрессия! Ха-хо: ч т о толку, если, обалдев, видишь, на что способно прилагательное, но ведь и ему пока не удавалось что-то объяснить, то есть ещё не написалось, а уже не удалось? Но кубисты, футуристы! Оп-ля: чемпионы этого прямо-таки ультрафиолетово-неудачного заезда кисти хоть и раструбили о себе, они (ух!) – освобождающе сорвутся с высоких качелей стиля. (Номер на трапеции! Номер на трапеции! Примерно так: «Уж это смущение мы раскачаем!») Они добились лишь того, что не только ни один шиньон не колыхнулся, но ещё и самые дикие ослы снискали успех своей мерной поступью. (О забросанный грязью Саго! И т. д., и т. п.) Бесчинство! Бесчинство!! Бесчинство!!!
9° Параграф 8 в принципе обращён к недорослям: это азбучное, чрезвычайно азбучное. Но всё же пометьте себе на всякий случай вот ещё что, маленькие мои:
а) Скульптура: очень несподручная игрушка, заточенная метафизическим взглядом широко раскрытых глаз.
б) Музыка: замена пантопона или героина. (Даже доазбучно!)
в) Поэзия: мальчик попал в беду. Рецепт: спроси его, о которой он мечтает, и ты сможешь ему сказать, с которой он ещё не спал. (Само собой разумеется, в беде пребываешь п о с т о я н н о; но в настоящие-то тиски уже не зажат.)
г) Роман и всё такое: господа говорят, словно на шампур нанизанные, а с недавних пор и вообще не говорят. Ещё немного попотеть – и дело сладится: беллетристика! (Висеть в наколотом на шампур виде приходится часто. Но том, изданный Самюэлем Фишером, слишком замедленное средство для того, чтобы провести кратчайшую линию Сиракузы-бутерброд-центральное отопление.)
д) Драма, трагедия, комедия: беда заостряется, пронзает и возбуждает публику, вызывая в ней смутную догадку, что кинематограф, пожалуй, – всё же второе лакомство после флирта (за недостатком последнего).