Последняя расхлябанность. Манифест дада и тридцать три уголовных рассказа
Шрифт:
55° В любом случае мораль – самое нецелесообразное учреждение для устранения каких-либо предприятий. Из-за того, что ты в состоянии держать хорошее дело (мораль) против гораздо лучшего (без морали) (какая милая прозрачность!), легко признаться себе, что ты в принципе не имеешь никакой установки вообще, чувствуешь себя приблизительно как вольноотпущенный и излишне много носишься с запоздалым обдумыванием… Устранение морали завело бы поэтому – может, путём введения торговли через посредников – в службу брачного маклерства. Или путём препятствий в получении удовольствия от компота. Или просто путём приёма ванн.
56° Шутка есть единственно терпимый вид повторения давно забытых глупостей. Где всё всерьёз, там собираются лягушки (мыслящие!). Чем человек остроумнее (заслуженная слава!!), тем больше он превзошёл (заслуги, славу)… Шутка? Себя самого довести до абсурда (до Шиньоля): плоский, как блин… (Шарлот Чаплин: Герхарт
57° Человек в принципе всегда безуспешен. Успех? Более или менее мастерское заблуждение. Всё неправильно. (Тем более это.) Чем настойчивее водворяется порядок, тем стремительнее непорядок, который он, в конце концов, и создаёт. Если бы кто-то мог представить идею (последняя: смысл), всё бы всем стало ясно и всё бы было в ослепительном порядке. Якобы. Но так… все идеи (и т. п. и пр. бесчинства) оборачиваются прямо-таки бедой. Идея? Успех. Следовательно: беда. Христианство, например, изысканное событие в плане разнообразия, считающее себя хорошим делом (мораль), имеет на совести мировую войну, которая была дурным делом (с моралью и без морали): – паранойя самого навязчивого толка, вызванная нехваткой забитых учителей, инцестом, лёгкой возможностью уехать и затянувшейся любовью к себе… («Возлюби ближнего своего, как…» и т. п. и пр. чепуха)… Эй, а как обстоят дела с этой любовью к самому себе? Так: иногда любишь свою ненависть к себе (если не калечить), но опять же до самоненависти и до отчаяния (бар «Фетиш»). Это не любовь к самому себе, а тщеславие, естественно. Если бы была любовь к себе, то можно было бы по праву быть по отношению к ней тщеславным, но именно поэтому её бы не было, поскольку любовь к себе не тщеславие, а зверски-одарённое состояние (пастбищный откорм). Значит, поскольку позволяешь своему ближнему, коли уж любишь его, как самого себя, служить лишь собственной самовлюблённости, нельзя удивляться себе, что любишь так много… Различие между И. Христом и Х. Гюисмансом («Делай другим то, что ты не хочешь, чтобы они делали тебе!»): оба были успешны и потому не имели успеха… Удары наносит, впрочем, часто самая большая привязанность, а дары – самая большая неприязнь. Надо было бы попробовать поставить представление. Несмотря на это, я придумал (чем я себе весьма льщу!) один чрезвычайно практичный выход: чего я не могу добиться по телефону, того добьюсь путём хищения, а если это не удаётся, то я помогу себе фиктивной дракой… (Apr`es moi la blennorragie!)
58° Шедевры (говори тише!) мировой литературы: книги, которые вызывают ощущение такого н а д у в а т е л ь с т в а, что закрываешь (в юности) глаза, пролистываешь дальше и, в конце концов (если так и не удаётся поймать себя), воображаешь, что получил представление и есть от чего оттолкнуться… Искусство!!! Самая инфантильная форма магии. Позанимайся несколько недель тайными науками – и обнаружишь, что оккультисты – более здравые ребятки. Все журналы по искусству (трезвон о бурях, размахивание руками о действиях, долгие разглагольствования о глаголах) – всего лишь отдельные приложения к корреспондирующим ежедневным газетам (с теми особый фельетон). «Новый венский журнал», «Берлинер Цайтунг в полдень» и «Утро» – с любой точки зрения можно рекомендовать как гораздо более добротные… Лучшие книги мировой литературы были написаны в намерении написать лучшую книгу всех времён: психологически единственно переносимая предпосылка для написания книги в то время. Сегодня это может быть только: желание сделать невозможным, чтобы когда-нибудь снова какая-то книга писалась с таким намерением. Допустим, это удалось бы: кто бы тогда стал ещё писать плохие книги?.. Лучшая книга: ненаписанная (Наполеон, Рембо, Лотреамон, Жуков)… Я был бы рад услышать, что эти страницы суть последнее дерьмо, какое только было когда-либо написано. Вот бы я порадовался.
59° Похоть – единственное надувательство, которому я желаю длиться.
60° Само собой разумеется, в принципе я вообще не состою в знакомстве с самим собой. Я, правда, и не надеюсь впредь когда-нибудь быть представленным. О, сутенёрские отношения, в общем и целом! (Я в каждом городе решительно предпочитаю отель «Du Roule»)… К самому себе никогда не найти правильный подход. Даже никогда не узнаешь, туда ли идёшь. (Были произведены н а б л ю д е н и я!) Следует, наконец, идти твёрдым шагом!!!.. Я сильно подозреваю, что я всего лишь мелю. Как…?
61° Похоть – это всё. Шедевры – не пастбищный откорм. Страстность – это мера наказания. Остроумие – это инцест. Мораль – это торговля по цепочке.
VI
62° Вся эта дикая вонь не есть результат одних лишь человеческих подвигов, но есть результат всего: из бессмысленного прорывается бессмысленное. Кровью ли героев покоряют Восточную Африку, отдают ли миссионеры себя на избиение, философы ли помирают от голода – всё это настолько бессмысленно, как всякая жизнь, как моя, которая так тщится избежать геройской смерти, так силится не иметь никакой, даже самой никудышной, миссии и, боже упаси, никакой философии… Зафиксировать: некий (ударение, пожалуйста, на основное слово!) благодетель ненавидим со стороны жертвы его добра (чрезмерное бескорыстие действует деморализующе) точно так же, как негодяй (респектабельный тип) – со стороны своей жертвы, которой он причиняет жестокие страдания. Оба совершают именно бессмысленное. А то и: все четверо. И совсем уж не бросается в глаза, что злодеи гораздо более страстно любимы, чем пай-мальчики (обрыдли!), а последние любимы лишь тогда, когда они поистине хорошеют от злости. (Поистине хорошим бываешь т о л ь к о от злости!) Поэтому нигде приступы ярости не встречаются так часто, как там, где (хопс-додеро-хо-хо!) – любят…
63° Каждый писатель, который хотел бы, чтоб его считали значительным (то есть буквально к а ж д ы й!), заботится о том, чтобы регулярные скандалы, которыми он снабжает свою биографию, не были незначительными. Он – ЗА то, чтобы это нельзя было стерпеть, и с этого он живёт (хоть и не обязательно в вилле). Однако его скандальность воспринимают как вспыльчивость! Как выбросы жёлчи!! О вы, проклятые зеркала!!!.. Уж если ощущаешь собственную вонь как аромат, то хотя бы других надо поберечь от неё. Красивые женщины часто заставляют даже отпетых глупцов вести себя по-идиотски: значит, ещё и с радостью можно разыгрывать из себя одарённое чудовище (с тихими относительными придаточными предложениями) и таскать себе с самого донышка горяченькое. Во всём прочем уже не смешно даже хихикать над собственным хихиканьем. И тут же прорывается ярость…
64° В самой глубине собой не владеешь никогда. Да и как овладеешь собой! (Всякая одежда кажется гротескной.) Только представить себе: злишься на молчание присутствующих и начинаешь, ещё больше злясь на это, говорить, хотя… (Вымученные рассуждения типа: «Что нам учение о неврозах!» или: «Неужто одол – лучшее средство для сердца?»)… После нескольких фраз ты уже в безукоризненной ярости. Из-за чего?.. Вернейшее средство против молчащих: тоже молчать. Это сомнительный опыт, да… Можно наслаждаться своей ненавистью к другим, только когда её не замечают. Можно вообще держаться как-то, только если ненавидишь тайно, подпольно, без шума… И вот вам: ярость мстит за себя. Господин ретируется широким шагом, о ч е н ь резво… Однако: о, верх всей жестикуляции бездельника: к чему? за что? почему месть?.. А?.. (Но не выманишь этим у трупа дыхание. Разве что выманишь хоть строчку у ведекиндовского Йоахима Фриденталя, который вроде бы ещё должен жить.)
65° Короче, достаточно убедить себя, что самые редкие и живительно любопытные создания постоянно оказываются странным образом неугодными иностранцами, которые прежде всего выгодно отличаются от помоев своего теперешнего окружения тем, что не натравливают свою волю на свой разум (большевики). В самом деле, человек не есть ни универсальный троп (угольная облигация), ни существо, способное обогатить мир ликвидацией бедности или, например, поднять переносимость общественного со-жительства тем, что перестать так много врать. (Я располагаю непоколебимым убеждением, что я есть моё времяпрепровождение и вежливый человек)… Невозможно же, в самом деле, верить в заявленную Буддой (типичный пограничный случай между ихтиозом и паранойей) волну человечности, когда тебе ежедневно вместе со всеми приходится видеть, как самые передовые героини тротуара особенно ценят, когда их игнорируют супруги банковских директоров. Это уже действительно слишком. Я смотрю на гору Монте Сальваторе на берегу Луганского озера. Я в состоянии различить её вершинную лесистость, находясь на улице, восторженно названной именем этой горы. И я говорю лишь: «Laissons la salade. Faisons un grand arrangement».
66° Существует один поразительный пробел… Идёшь в люди (чёрт бы их побрал!), чтобы упиться своей ненавистью к ним, но… учуешь этот пробел – и дальше дело не идёт (тем более ногами)… И понимаешь, в чём причина: всё лабильное самоспотыкание тяжелейшей природы, всё поведенческое бессилие (даже молча не можешь держаться), всё смещение ipsius generis (волочишь, упираясь, свою душу, словно вагонетку), всё непрочно, шатко, всё со множеством оговорок… Не можешь придерживаться даже того, что не можешь придерживаться ничего, досточтимые враги… Господин, таким образом, резво ретируется: из-за – я р о с т и п р о б е л а…